К тому времени война заканчивалась. Я сдался американцам и провел три года в военной тюрьме. Потом меня просто выпустили. Без какого-либо суда. У них было много пленных немцев, и им нужно было запустить развитие Германии. Никто никогда не спрашивал меня, что я делал во время войны. Хотя, как это ни парадоксально, это не имело большого значения. Приходилось скрывать столько грехов, столько преступлений без наказаний с той и с другой стороны, что не стоило ворошить всю эту кучу дерьма. Поэтому меня отпустили. Мне как будто сказали: «Иди, мы не хотим больше знать тебя, лучше бы ты пропал где-нибудь…»
Тогда что-то надломилось во мне. Большую часть моей жизни я был обучен ненависти. Не доверять другому, вплоть до того, что лучше уничтожить его, чем пытаться его понять.
Трудно понять, что же случилось. Я вдруг почувствовал потребность вновь повидать свою мать. Я поехал в Турцию и попытался найти ее. Не получилось.
Обстоятельства привели меня в Дамаск. Там я познакомился с Надей Халил. С самого начала мне захотелось, чтобы эта женщина стала принадлежать мне. По какой-то странной причине она неудержимо влекла меня к себе.
Не буду скрывать — я обманул ее. Меня ведь научили обманывать. И я был неплохим учеником. 14 марта 1963 года наш брак был зарегистрирован в юридической конторе Ганновера.
В течение двух лет мы пытались осесть в Германии. Я хотел остаться там, а ее тянуло в Турцию. Наши отношения напряглись. Она забеременела, и наше взаимное влечение сошло на нет.
По правде говоря, мой характер стал меняться. По ночам мне снились общие могилы в Литве. Я видел, как туда падали тела евреев и как литовские наемники закапывали их, — многие люди были еще живы, когда на них падали первые комья земли.
Мы шутили на этот счет, что они еще надеются, что у них будет шанс сбежать.
Но это было не самое страшное. Несмотря на то, что прошло столько времени, я еще не разобрался в своем поведении. Когда в порыве откровенности я сказал ей об этом, она ответила, что больше не хочет меня видеть.
Она вернулась в Турцию, а я остался в Германии. У меня были проблемы с полицией, и, в конце концов, один судья заставил меня пройти лечение в психиатрической больнице.
Я предпочел покончить со всем этим. Мир был несправедлив ко мне. Так же, как и к моему отцу. В результате верх взяли лжецы. Я больше не могу так жить. Лучше всего покончить со всем этим раз и навсегда. Это мое окончательное решение.
Так заканчивалось письмо Крикора. Так же, как его отец и его дед, они запятнали всю нашу семью. Но, несмотря ни на что, в конце концов оставалась Лейла, поэтому Надя никогда не согласится с тем, что «была совершена ошибка». Она называла это по-другому: «сила обстоятельств».
Об этом я узнаю через несколько часов. Рано утром мне позвонил Мохамед Нури, мой старый приятель. Его недавно произвели в генералы, и он сказал, что в своей новой должности сможет иметь доступ к историческим архивам турецкой армии.
Я многократно пытался проникнуть туда. И всякий раз меня не пускали. Теперь обстоятельства были на моей стороне.
9
Затерянное донесение (ноябрь 1996 г.)
Найти это донесение было непросто. Капитан Саид Тофик не поддавался на мои уговоры, пока я не показал ему письмо генерала Нури. После этого он часто извинялся и старался быть очень услужливым. Это учреждение напрасно называлось архивом. По словам капитана, все документы исторического характера были собраны от разных воинских подразделений, разбросанных по всей стране, и помещены в новый Генеральный архив армии в Анкаре.
Когда я увидел состояние хранилищ и огромное количество ящиков, я подумал, что мы никогда не найдем то, что нам нужно. Это все равно, что искать иголку в стоге сена. Когда капитан спросил, что меня интересует, я ответил: «Эдремит, 1896 год». Тогда он, слегка волоча левую ногу, прошел между пыльных ящиков. «Курдская пуля в Дийарбакире», — пробормотал он. Потом он принялся искать в картотеке, и нашел «Эдремит». Он щелкнул языком и нервно пристукнул раненой ногой по полу.
Тофик пригласил меня проследовать за ним и деревянной рукой показал на длинную лестницу. Вдвоем мы подняли ее — я в моем немолодом возрасте, и он, наполовину инвалид. Он прислонил лестницу к полке, на которой была прикреплена темная бумажная этикетка с надписью «1896», и вновь улыбнулся мне. Он указал наверх, и я понял, что если хочу найти документы, то мне придется рискнуть жизнью.