– Это один и тот же человек, – губы Джонни слегка коснулись моих губ. Он провёл рукой по моим волосам и посмотрел мне в глаза. – Если бы ты знала, сколько охочих до любви девушек… и юношей пытались соблазнить меня из-за того, кем я был тридцать лет назад?
Я наморщила лоб.
– Нет, не знаю.
– Очень много, – всё же сказал он. – Ты одна из них?
– Нет!
Джонни пожал плечами и, прежде чем снова поцеловать, провёл большим пальцем по моей нижней губе. Боже, какие сладкие чувства! Я закрыла глаза и попыталась от него отстраниться, но не получилось.
– Я тебя люблю, – призналась я. – Но… честно, не из-за всего этого хлама – фильмов, фотографий, интервью…
Он кивнул.
– Да.
– Не по этой причине я люблю тебя сегодня, – добавила я.
– И не из-за них ты меня любила тогда, – ответил он.
Я замерла. Подняла на него глаза, разыскивая в его лице признаки розыгрыша.
– Что ты имеешь в виду?
– Когда ты меня впервые увидела в кофейне, – ухмыльнулся он, – ты же не знала про фильмы и фотографии, не так ли? Давай, будем смотреть правде в глаза. Всё дело в моей заднице.
Такого ответа я не ожидала. Я вообще не знала, чего ожидать. И расхохоталась.
– Да. Твоя попа на редкость классная.
На сей раз мне не удалось отвертеться от его поцелуя. Лишь потом я вспомнила о его словах. Он не задумывался над ответами, и, казалось, ничего не скрывал.
Но почему же у меня появилось чувство, что именно так он и делал?
Глава 26
– Слушай, ты ведь знаешь, что в искусстве я дуб дубом, – я отшатнулась от протянутой руки Джонни, сделала шаг назад, и чуть не уронила статую, которая стояла на пьедестале. Но успела подхватить её прежде, чем та упала на пол. – Видишь? Я представляю опасность для произведений искусства.
– У тебя глаз алмаз, и я хочу услышать твоё мнение, – серьёзным тоном заявил Джонни. – И, кроме того, это работа твоей подруги, значит, придётся немного помочь.
– На мой взгляд, они выглядят потрясающе, – я указала на стену, на которой висели три работы кисти Джен. – Там ещё достаточно места для, как минимум, ещё четырёх картин.
– Да, но каких? – в голосе Джонни прозвучали нервные нотки.
– Откуда я могу знать? Сам выбирай, – я разглядывала фотографии в рамках, разложенные на полу галереи. Но ближе подходить опасалась, чтобы не наступить на какую-нибудь.
Джонни кивнул на фотографию Джерада, сделанную в очень мягком свете.
– Эта?
– Мило. Думаю, подойдёт.
Он указал на другую.
– А эта?
– Эта тоже подойдёт! Они все подойдут!
Он расхохотался и покачал головой.
– Да уж, детка, ты и вправду ничего не понимаешь в искусстве.
Я обиделась.
– Я тебе говорила.
– Ты просто вбила себе в голову, что у тебя отсутствует понимание искусства, – возразил он. – Если хорошенько подумаешь, то обнаружишь у себя великолепный инстинкт. Ты видишь многое. Ну, ладно, выберу сам. Не забивай этой проблемой свою маленькую, миленькую головку.
Я показала ему язык.
– Какой ты нудный.
Джонни, как бы защищаясь, поднял руки.
– Ой, ты меня убила.
Он наклонился и переставил рамы по-другому. Я наблюдала за его действиями. С момента нашего разговора на кухне прошло несколько дней, но меня до сих пор мучали сомнения.
– Джонни.
Он не обернулся.
– Да, детка?
– Что заставило тебя стать художником?
Его руки мгновенно замерли. Он присел на корточки. Пару секунд сидел неподвижно, потом бросил на меня настороженный взгляд.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… ты начинал с фильмов, потом, насколько мне известно, сделал перерыв, а впоследствии обратился к искусству…
– Я всегда занимался искусством, – перебил он меня тихим голосом. – Только я никому не показывал. И не пытался создать впечатление, что я художник. Есть разница, решить, что ты художник, или просто признать, что ты им являешься.
– Я знаю, – я слегка прикусила нижнюю губу. – И… когда ты им стал?
Джонни поднялся на ноги, отряхнул ладони.
– Мне надо выпить. Будешь?
Не дожидаясь ответа, он отправился в кабинет, о котором у меня остались не самые радужные впечатления. Входить в него, не думая о неловком поцелуе, когда Джонни меня оттолкнул, не получалось.
Джонни выдвинул ящик письменного стола и извлёк из него бутылку Гленливета (прим.пер.: Гленливет – первая торговая марка шотландского виски). Налил в два стакана и протянул один мне. Я пригубила, скорчила гримасу и закашлялась.
– О, Боже! – произнесла я.
– Нет, – ответил Джонни. – Только виски.
Одним глотком он опустошил стакан, но прежде чем отставить его, подержал виски на языке. Затем посмотрел на бутылку, будто решая, налить ещё один или нет, но не налил. И посмотрел на меня.
– Что, на самом деле, ты хочешь узнать?
– Я хочу знать, что с тобой произошло. Или если хочешь, что заставило тебя принять решение стать художником. Почему ты начал выставлять свои работы, а не держать их в альбоме с эскизами.
Мужчина наклонил голову.
– Ты знаешь о моём альбоме с эскизами?
Этот вопрос наталкивал на вывод, что альбом не являлся продуктом моей фантазии. Следовательно, не такая я уж и сумасшедшая.
– Ну, да, разве у художников их нет?
Джонни налил себе ещё.
– Я хочу услышать от тебя лишь это, только и всего. Я не хочу, чтобы между нами были тайны. Я не хочу знать подробности твоей жизни, о которых ты мне не рассказывал. Я не хочу, чтобы ты умалчивал о кое-каких историях, думая, что я их уже знаю. Но даже если это и так, я хочу их услышать от тебя. Не более того.
От такой длинной тирады у меня перехватило дыхание, поэтому я умолкла и сделала глоток виски.
– О чём ты хочешь знать? О вечеринках? Наркотиках, фильмах, сексе? – Джонни вертел в руках стакан с янтарного цвета жидкостью. – Всё это было очень давно, Эмм. Книги и документы впечатлили бы тебя больше.
– Речь идёт не только об этом, – я провела пальцем по пуговицам на его рубашке. – Можешь мне рассказать, что происходило с тобой после 1978 года?
– Что происходило после 78-го года? Насколько мне известно, наступил 79-й.
Я закатила глаза и ткнула пальцем в его грудь.
– Не умничай. Я имею в виду, после того, как Эд Д'Онофрио покончил жизнь самоубийством в твоём доме.
Джонни издал глубокий вздох и задрожал.
– Что, на самом деле, ты хочешь знать, Эмм?
– Ну… раз ты не хочешь мне ничего рассказывать, тогда не надо. Но я знаю про самоубийство. По крайней мере, про то, что написано в фанатских блогах и документах. Но это умозрительные рассуждения, не так ли? – я отставила свой стакан в сторону и положила руки на бёдра Джонни. И посмотрела в его лицо, такое родное, такое красивое, такое любимое. – Они говорят, что ты сошёл с ума.
Джонни грубо рассмеялся.
– Да, можно и так сказать.
– Правда? – прежде чем он смог что-то ответить, я прижала палец к его губам. – Запомни, я хочу, чтобы ты знал, что, если это и так, мне абсолютно всё равно.
Он поцеловал мой палец, нежно куснул его, потом взял меня за запястье и положил мою руку себе на грудь.
– Тебе всё равно, что я сошёл с ума, и меня заперли в психушку?
Я покачала головой.
– Нет.
Джонни вздохнул.
– Проклятье, Эмм. Знаешь, как давно это было? Ты ведь не спрашиваешь меня о женщинах, с которыми я спал. Боже, лучше спроси, правда ли, что я на одном из концертов Элтона Джона опрокинул с ним по рюмочке за кулисами. В отношении таких историй можешь строить предположения.
– Это правда?
Ещё один поцелуй. Я почувствовала на губах вкус виски и ласковое горячее дыхание на моём лице, когда он снова заговорил.
– Возможно.
Я вздохнула.
– Джонни.
Недолгий смех перерос в тяжёлое молчание. Затем он прошептал:
– Если я скажу «да», ты захочешь узнать остальное?
Я кивнула.
– Если ты захочешь мне рассказать, я, возможно, смогу тебя понять. Это не моё дело. Я имею в виду, прежде чем познакомиться со мной, ты прожил целую жизнь…