Мальчик про себя удивился, не понимая, что темного может быть в таком святом деле, как лечение больных, но вслух ничего не сказал. Лишь кивнул утвердительно.
– Хорошо, – решился старик. – Возьмусь за твое обучение. Будешь с умом внимать да язык за зубами держать, глядишь, и догонишь меня.
– Вас – вряд ли, – польстил старику мальчик. И искренне выдохнул: – Вы – лекарь от бога!
– От бога ли? – произнес старик с такой усмешкой, что мальчику вдруг стало не по себе. Он даже зябко поежился от холодка, прокатившегося вдоль позвонков. Но старик, стерев с лица усмешку, уже улыбался мальчику, так ласково, как никогда.
– Значит, не отступишься?
– Не отступлюсь, – уверенно ответил мальчик…»
Ника дочитала текст до конца, и одновременно с этим щелкнула клавиша автоматически выключившегося чайника. Девушка поднялась, плеснула в чашку кипятка, добавила сахара и, сев обратно за стол, задумчиво уставилась на дочитанный отрывок. Занятная история, но она ровным счетом ничего не объясняла. Действие происходило не в наше время, но определить его более точно не представлялось возможным. Недавно? В прошлом веке? Или вообще в древности? Эдичка, к сожалению, не оставил никаких зацепок. Ника задумчиво сделала несколько маленьких глотков из чашки, после чего придвинула к себе непрочитанный лист.
«…Каждое утро, задолго до рассвета мальчик вставал, наскоро умывался ледяной водой из кадки и, одевшись в неизменные мешковатые брюки, рубаху и – осенью и зимой – тулуп, выходил в поле.
Его работа была бы тяжела и для артели здоровых мужиков, но он справлялся с ней один, несмотря на истощенность. По всему полю, на краю которого располагался дом, с частотой шахматных фигур в едва начатой партии были разбросаны въевшиеся в землю многовековыми корнями пни. И мальчик принимался за их выкорчевывание. Он справлялся с ними один – непостижимым образом. Сторонний наблюдатель, случайно забредший в поле, подивился бы увиденному и, торопливо перекрестившись, постарался бы поскорей уйти. Не может такой худой и юный отрок справляться со столь тяжелой работой! Чертовщина какая-то, ей-богу.
К ночи мальчик заканчивал работу. Последний пень всегда оказывался самым древним, крепким, он изо всех сил цеплялся корнями за материнскую землю, но в итоге нехотя, со стоном и скрипом, сдавался. Мальчик утирал со лба пот, который смешивался с кровью от содранных на ладонях мозолей, оттаскивал последний пень к остальным выкорчеванным и возвращался домой. Сил у него хватало лишь на то, чтобы дойти до избы и, неаккуратно сбросив мокрую от пота одежду в кучу, лечь на лавку. И когда его щека касалась отполированной временем потемневшей древесины, старик молча поднимался со своего места, подпаливал пучок сушеных трав и дымом окуривал тесное помещение. Пряный запах слегка одурманивал, и боль в мышцах и содранных в кровь ладонях ощущалась уже не так остро. Закончив окуривать помещение, старик опускался на колени перед распластавшимся на лавке мальчиком и начинал медленно втирать в его тело густую и остро пахнущую мазь. И уже после этого приступал к лечению ладоней. Он брал вначале одну руку мальчика, подносил к своим губам и что-то долго шептал над ней. После брал вторую. И, о чудо, кровь переставала сочиться, раны затягивались, и к утру ладони мальчика оказывались невредимыми.
Когда мальчик вставал, на столе его ждал завтрак: ломоть деревенского хлеба, свежего, будто отломленного от только что испеченного каравая, и кружка чистой воды. Мальчик бросался к столу и жадно съедал вначале хлеб, а потом запивал его водой. И то ли еда и сон помогали, то ли ночные шептания старика, но каждое утро мальчик был бодр и полон сил, будто накануне и не занимался тяжелым трудом. Более того, с каждым днем, казалось, сил у него прибавлялось.
После завтрака он умывался, одевался и выходил в поле выкорчевывать вновь появившиеся за ночь пни.
Так прошел еще один год: цикл из сменивших друг друга четырех времен года замкнулся пряным, пахнущим травами и медом августом. Мальчик прилежно выполнял свою работу, не пропустив ни одного дня. За этот год он заметно возмужал: раздался в плечах, на ранее тонких, как прутики, руках обозначился рельеф, а ладони, закаленные тяжелой работой, сделались жесткими и шершавыми, как кора побежденных пней. Мальчик не только изменился внешне – закалился и его характер. То, чего он добивался (или добивались от него), свершилось, он приобрел в шкатулку драгоценных качеств выносливость и терпение.