За время службы Эразму Юржик забыл, как умеет злиться, — и отрезвляющая сила этого чувства показалась ему невероятной. Увы, его коснулся не Ветер, хотя те, кто дотянулся до него, были искусны в посылании снов, пусть и не имели никакого отношения к Стирмиру.
Юржик огляделся по сторонам. В комнате без окна трудно понять, день снаружи или ночь, но темно не было: две тусклые лампы не давали комнате погрузиться во мрак. Юноша долго смотрел на свечи — и наконец вспомнил!
Он в башне! Так приказал Эразм, который решил, что Юржик зачем-то ему нужен. Почему обычный раб вдруг оказался в такой роскоши? Он поднял руки — ни кандалов, ни цепей.
Юноша поднялся, ожидая, что в любую минуту сюда ворвутся гоббы и изобьют его, или потащат на какие-нибудь работы, или просто начнут издеваться ради развлечения. Юржик посмотрел на ближайшую лампу: она была железная, с ручкой, внутри горела свеча.
Юржик медленно подошел к столу. Только теперь он заметил на нем чашку и булку, совсем не похожую на лепешки из отрубей и соломы, которыми питались рабы.
Еда! У Юржика тут же заурчало в животе от голода, и он бросился к столу. Эту еду никакой гобб у него не отнимет!
Сначала он схватил булку и набил рот так, что поперхнулся — крошки полетели во все стороны. Потом взял кружку и пил, пока не разошелся хлеб, ставший комом в горле. В миске лежало что-то холодное, покрытое коркой застывшего жира… мясо! Юржик постарался успокоиться и подолгу жевал каждый кусочек, наслаждаясь почти забытым вкусом.
Утолив голод, юноша понял, что помимо еды на столе лежит и книга. Он наморщил лоб — от смутного воспоминания заболела голова. Другое место, другой стол, книги — много книг — и генеалогические свитки.
Съев все, что удалось найти, до последней крошки, Юржик почувствовал непреодолимое любопытство. Взгляд остановился на книге. Очевидно, ее оставили для него. Он, конечно, умел читать, правда с трудом. И снова лоб его наморщился — сознание уловило отрывок хвалы, в мыслях промелькнуло, что он учился весьма успешно.
Юржик втянул голову в плечи. Знание, которое Эразм хранит на своих полках? О нет! Ни один чистый сердцем человек не станет гордиться такой ученостью!
И все же рано или поздно придется открыть книгу, узнать, что скрыто под этой обложкой. Ее положили здесь не просто так.
Она не походила на те книги, которые он видел в покоях повелителя. Те были темные, по большей части в деревянных переплетах с замками, одна — в обложке из какой-то гадкой щетинистой шкуры. Книга в его комнате заметно превосходила их размерами — такую не почитаешь, положив на колени, ей полагается лежать на столе. Красную обложку покрывал замысловатый узор, как на заморских платках, которые привозили торговцы. У Хараски был такой платок, розовый с серебряными цветами, она одалживала его девушкам на свадьбы.
Хараска!.. Рука, уже протянутая к книге, дрогнула. Думать здесь о сновидице — все равно что на пол плевать!
И все же багряная обложка с каждым мигом все сильнее приковывала взгляд. Этот цвет не походил на девичий румянец рассветного неба или на платок Хараски: он был ярче. Вид книги приводил юношу в волнение, которого он прежде не испытывал.
Наконец любопытство пересилило осторожность. Сметя все со стола, чтобы нечаянная капля жира с мяса или крошка хлеба ненароком не запятнали роскошную обложку, Юржик двумя руками придвинул книгу к себе.
Свечка, очевидно, всполыхнула, потому что Юржику на мгновение почудилось, что стало светлее. Он осторожно открыл обложку. Ему, с загрубевшими от тяжелого труда руками, бумага показалась гладкой, будто тончайшее накрахмаленное полотно. Строки на незнакомом языке были непонятны. Юноша перевернул еще страницу, затем вторую — все те же странные значки. Его любопытство разгорелось еще сильнее: он должен прочитать эту книгу, следовательно — разгадать ее секреты.
Перелистнув четвертую страницу, бывший пастух замер. Теперь каждые пол-листа занимала мастерски выполненная иллюстрация. Юржик покраснел, его рука дернулась, чтобы захлопнуть книгу с мерзкими картинками, но он не смог. Злая воля, остановившая его, не давала поднять глаз, пока каждая деталь не вошла в сознание, как забитый молотком гвоздь.
Картинка оказалась не единственной, их было много. Снова вспыхивала свеча, и следующую иллюстрацию приходилось изучать с еще большим вниманием. Никогда еще он не видел такой откровенной, такой дерзко-вызывающей наготы. И, что самое ужасное, часть его существа отзывалась… упивалась тем, что он видел! Юноша покрылся потом, как будто долго работал на солнцепеке. Нет, — кричало что-то внутри, однако верх взяло бесстыдное любопытство, подгонявшее, торопившее перевернуть страницу.