— Ничего не было! Ничего!
Уже после, когда Евгения не поверила ему, он сам засомневался.
Иногда его охватывала злость на Евгению. Хорошо, даже если бы что-то произошло по дури, глупости, неизвестно, почему еще? Неужели это причина для разрыва навсегда?
Но полного разрыва нет, успокаивал он себя. Это размолвка, рана затянется со временем. С того дня он старался не замечать призывные взгляды женщин, он жаждал взгляда только одной.
Костас звонил Евгении, она говорила с ним, он заставлял себя думать, что этого ему достаточно. Пока достаточно, по крайней мере, его разуму. С плотью можно договориться — мужчины знают, как.
А она? Как Евгения справляется с собой, с тревогой думал он ночами. Она пылкая женщина, нежная. Она из тех, кого надо обнимать каждую ночь, ласкать и нежить.
Костас не верил, что Евгения выбросила его из головы. Тетка Мария часто летала в Москву. Она виделась с Ириной Андреевной, с Евгенией, говорила, что все будет хорошо… Тетка всегда любила его больше других племянников и племянниц.
— Никого нет в ее сердце, успокойся, — твердила она ему. — А я есть? — хотел спросить он. — Евгения занимается только приманками. Больше ничем. Феромоны, феромоны, феромоны… Наследство надо отрабатывать. Сам знаешь — бабушка и мать приготовили ей занятие на всю жизнь. Подруга тоже работает у Карцевой.
Костас почувствовал, как загорелась кожа под футболкой. Лилька могла приманить его феромонами?
Костасу стало зябко. Он посмотрел на небо, оно, как и прежде, оставалось безмятежно-голубым. Потом его взгляд прошелся по морю — оно спокойно, полный штиль. Это внутри у него хмуро и мятежно…
А если Евгения попросила Лильку протестировать его? Он представил, как она дает подруге что-то и говорит:
— Подмани… Проверь.
Сердце заныло — ну и дурак ты, Костас. Разве не помнишь ее лицо? Когда она увидела его в постели с Лилькой. Нет, Евгения никогда бы так не поступила.
А Лилька? Лилька могла взять приманку сама.
Так что теперь? Срочно позвонить и сказать: спроси Лилит, моя дорогая Ева, не приманила ли твоя подруга меня феромонами?
Глупо. Тогда что делать? Ничего. Когда не знаешь, что делать, не делай ничего. Так говорит дядя Никос, а уж он-то никогда не остается в проигрыше.
Костас встал, потянулся. Мышцы ожили, теперь под футболкой обрисовался тугой живот. Он в хорошей форме. Ему тридцать один год. Он любит женщину, которая должна понять его и простить.
Костас пошел к бассейну, раздвигая заросли гибискуса. Любимый цветок Евгении. Интересно, она не разбила керамическую тарелку, которую он подарил ей, когда она уезжала из Линдоса? На ней красовался «портрет» этого цветка, слегка стилизованный мастером. Он изобразил чрезмерно большую тычинку, которая выглядывает из лепестков. Этот цветок — символ острова, его называют родосской розой. Но он считал, что это неправильно, роз и так здесь предостаточно.
На ходу он сбросил футболку, шорты и нырнул в воду. Она теплая, пресная, но освежала. Он нырял, нырял, нырял… Ему уже казалось, что он ныряет совсем не в воду. Он ныряет в нее, в свою Еву. Она должна догадаться, что произошло на самом деле в тот вечер. А он подождет…
10
Ирина Андреевна открыла глаза. Зеленые цифры на электронных часах высветили: 2.36.
Что это с ней? Вторую ночь подряд просыпается в одно и то же время. Она поморгала, освобождаясь от видений, пытавшихся пробраться из сна в явь.
Она не помнила точно, что снилось, но ощущение тревоги осталось. Лежала на спине, вслушивалась в ночь и вглядывалась в нее. Полоска лунного света, словно луч прожектора, пересекала бордовый ковер на полу кабинета.
Ну вот нашлась зацепка-объяснение. Опять улеглась в кабинете на диване, поэтому проснулась. Спокойный сон обещает только кровать и спальня.
Как всякий человек, нашедший простое объяснение чему-то, еще секунду назад казавшемуся чем-то сложным, Ирина Андреевна расслабилась.
Теперь, всматриваясь в полоску лунного света, она видела в ней не указующий перст грядущих неприятностей, а полнолуние. Напрягая слух, улавливала легкие удары — это постукивала открытая форточка, впуская ароматы цветущего лета.
Что на самом деле ей не нравится? А ведь не нравится, это правда.
Ирина Андреевна отбросила одеяло, села на диване. Простыня, торопливо накинутая на него, съехала на пол и растеклась белой лужицей, похожей на молочную. Она вспомнила, как вчера лаборантка из отдела кормов поила молодую норку молоком из бутылочки.
Ей не нравилось ожидание, вот что. Это оно тревожило. Она терпеть не могла глухой ступор, в котором приходилось жить, ничего не предпринимая. Но что она должна сделать?