Еще охваченная дрожью, она лежала в его объятиях, стараясь отодвинуться подальше. Наступило молчание, казавшееся бесконечным.
Зак видел, что она не собирается отвечать ему. Гладя ее волосы, он задумчиво глядел на стену за ее спиной.
— Кэти! Как мне помочь тебе избавиться от страха, если я не знаю, что он с тобой проделывал?
Едва слышно она ответила:
— Я не могу об этом говорить! Пожалуйста, не спрашивай меня!
Он прикрыл глаза.
— Как бы ни было тебе трудно, ты должна попытаться.
Ее охватила дрожь.
Он прижал ее к себе чуточку крепче, презирая себя за такое объятие. Но у него не было выбора.
— Джозеф обвинял тебя в том, что ты его соблазняешь?
— Я не виновата! Он это говорил, но я не делала ничего, ни малейшей попытки.
Она отвечала ему, пытаясь оправдаться. Он размышлял, уставясь во тьму, пытаясь соединить воедино все, о чем она простодушно поведала ему сегодня, и отыскать в этом смысл. Он вспомнил ее спокойствие у комода, испуганную холодность в ответ на его ласки. Чуть позже, когда он принялся раздевать ее, она выказала неподдельную тревогу.
Мало-помалу эти непонятные детали стали складываться в картину, побудившую Зака найти решение этой задачи. Красивая женщина со строгой прической, в поношенных платьях, таких темных, какие надевают лишь убитые горем вдовы. «Ничего подобного, — сказал он себе. — Джозеф умер только шесть месяцев назад, а все ее платья уже изношены, рукава и воротники потерты…»
«Кэти… Милая, чудесная Кэти изо всех сил старалась выглядеть унылой и бесцветной, потому что покойный муж корил ее за красоту».
— Сердце мое… — Он склонился над нею, стараясь разглядеть ее лицо. — Ты можещь взглянуть на меня?
— Я не хочу говорить про Джозефа, — сердито шепнула она.
Зак отодвинулся и, несмотря на серьезность момента, улыбнулся.
— Это я буду говорить. А тебе придется послушать. Она повернулась к нему, но Зак еще не видел ее лица.
— Быть красивой—не грешно, — прошептал он. — Не знаю, что наговорил тебе Джозеф, но верь мне. Ты не можешь изменить свой внешний облик, как не можешь регулировать удары сердца.
— Но Джозеф говорил…
— Плевать на то, что говорил Джозеф! Он был идиотом!
Зак приподнялся на локте так, чтобы лицо его было над ней. Она выглядела такой юной, огромные глаза отражали сияние луны. Ему захотелось оборвать этот разговор, но он не мог. Если сразу не обсудить все, эта тема будет возникать снова и снова. Конца этому не будет.
Он попытался улыбнуться, но, казалось, это не принесло ей облегчения. Глядя на Кэйт сверху вниз, он коснулся пальцами ее щеки.
— Сначала я полюбил твое прекрасное лицо. Твою кожу, похожую на свежие сливки, твои черты, твой профиль, точеный, как у камеи. Тебе и не пришлось поощрять меня.
Смутившись, она опустила ресницы. Зак прикусил губу, затем продолжал, понимая, что даже неумелая попытка облегчить ее душу полезнее, чем оставить ее наедине с тем, что вдалбливал ей этот тупоголовый бык Джозеф.
— Кэти, мужчину может возбудить один лишь твой вид, когда ты проходишь по комнате, — прошептал он.
Ее глаза расширились от неподдельного ужаса.
— Ты хочешь сказать, что я возбуждаю тебя, просто проходя перед тобой?
Нелепость сказанного поразила его. Будь на ее месте другая женщина, он подумал бы, что над ним смеются. Но это была Кэйт. И он отчетливо сознавал, что она всеми силами души хочет отделаться от живущего в ней соблазна. Она, конечно же, и понятия не имела о тех силах, которые управляют желаниями противоположного пола.
— Я не должна ходить перед тобой?
— Ну что ты, я совсем не это имею в виду, — терпеливо продолжал объяснять Зак. — Я просто хочу, чтобы ты поняла… — Он на секунду замолчал, внезапно ощутив, как жадно воспринимает ее душа каждое его слово. — Я хочу, чтобы ты поняла и запомнила: женщина не виновата в том, что возбуждает мужчину. Просто это случается, вот и все.
— А она ни при чем?
— Возьмем, например, походку. Это может быть от одного вида юбки, облегающей бедра… Или от того, как она движется. Женщина даже не помышляет пробудить в нем интерес. Но он пробуждается, желание возникает и растет.
По ее изумлению Зак понял: ей необходимо услышать это, несмотря на ощущение, которое несомненно владело ею.
— Ты просто улыбнешься Мэнди, а меня охватывает боль от желания обладать тобой.
— Он сообщил ей это как нечто повседневное, самым будничным тоном, на какой сейчас был способен.
— Но мне и в голову не…
Он прижал палец к ее губам.
— Я не порицаю тебя, пойми это, Кэти, девочка! Ты совершенно не повинна в том, что такие мысли приходят мне в голову.
Ее недоверчивый взгляд заставил его улыбнуться.
— У тебя семнадцать пуговиц на черном платье и четырнадцать на коричневом, в воображении я расстегивал их тысячи раз.
Ее это шокировало.
— Ты считал их?
— Считал. — Его улыбка стала шире. — В ту ночь, когда мы поссорились в комнате, где я лежал, помнишь? Когда ты приказала мне убираться вон из дома? Скажи, если я не прав, но я не думаю, что ты хотела тогда завлечь меня. Но в ту минуту я страстно желал тебя.
Она отпрянула от него.
— Даже тогда? Когда я была вне себя от злости?
— Ты прекрасна даже в злости, — ответил он. — Ты прекрасна, когда спокойна. И того, кто порицал тебя за это, следовало бы отхлестать кнутом! Временами, когда ты ходишь, не думая о том, как ты это делаешь, и лиф платья туго обтягивает твою грудь, я так хочу тебя, что, кажется, заболеваю. Или когда ты наклоняешься.
Он увидел, как она покраснела. Отодвинувшись, Зак гладил ее волосы, щеки, залитые слезами.
— Не в нашей власти изменить то, какими создал нас Бог, — шептал он ей. — Различие между нами заставляет меня тянуться к тебе. Это нормально и правильно. А когда мы любим друг друга, это должно происходить естественно и радостно, а не пугающе и унизительно.
Она вытерла слезы дрожащей рукой.
— Джозеф говорил, что я ужасная грешница, дикая женщина, что я склоняю его к блуду. Ужаснее всего было то, что я не знала, когда у него возникало такое подозрение. — Она облизнула пересохшие губы и продолжала:— Он приходил ко мне, когда… когда он слишком долго воздерживался от исполнения супружеских обязанностей. Он делал это ради потомства, как учит Писание… Если же у него возникала потребность раньше, это приводило его в ярость.
— Его супружеские обязанности?.. В углу, возле комода, ты имеешь в виду? Быстро и благовоспитанно, не лаская и не трогая тебя?
Она кивнула.
— А если желание приходило к нему в другое время? Что он делал?
Она покачала головой и прерывистым шепотом произнесла:
— Он считал, что это грешно. И если эти дикие желания возвращаются, то только оттого, что я сознательно развращаю его, оттого, что я грешница и дикарка.
Он ласково отвел от лица ее руку.
— Солнышко мое, что же он делал? Что он делал в моменты, когда его охватывала злость?
Лицо ее, еще секунду назад пылавшее румянцем, вдруг стало мертвенно-бледным. Она издала странный гортанный звук.
— Такое… — она тяжело вздохнула, — такое, чего нельзя описать. Пожалуйста, не проси меня рассказывать об этом. Не проси, я умоляю.
В воображении его вспыхивали картины. Кэйт, стоящая у комода, и сзади нее мужчина, но не он, а Джозеф. Все внутри него содрогнулось при этой мысли. Страдая за Кэйт, он склонился и целовал ее мокрые щеки. Значит, некоторые вещи были столь гнусны и омерзительны, что их нельзя описать словами. Он был бы распоследним сукиным сыном, если бы заставил ее рассказывать об этом. Загнанный взгляд, который он видел, говорил ему слишком много. Он надеялся только, что сможет убедить и тронуть ее. Он поддержит ее и нежностью и терпением излечит ужасные раны, нанесенные Джозефом.
— Кэти, любимая, я…
Прежде чем Зак успел договорить, они услышали, как повернулась дверная ручка. Зак тут же забыл, о чем хотел сказать, он одернул халат Кэйт и быстро обернулся. Петли скрипнули, и дверь отворилась: на пороге стояла Миранда — тоненький белый призрак на фоне глухой тьмы.