Всю зиму виноград питался и рос на соках из тела Теофила Морина… Время было ничто, и мертвая ткань удобрила почву, на которой произрастает все живое. На весеннем солнце соки Морина пропитали все стебли и листья живого винограда и его зеленые ягоды, набухавшие и зревшие в теплых солнечных лучах…
Я чувствовал, что мой сон длиной в год, час или секунду подходит к концу, а мое сознание стало работать с еще большей быстротой.
Лебран вернулся к винограду и приказал собрать ягоды и отжать сок. Когда сок перебродил, вино выдержали, залили в бутылки и положили дозревать в погреб.
Что за первобытное тщеславие: цивилизованный человек, называющий себя аристократом, попал под влияние отвратительного инстинкта, который заставлял первобытных людей поедать тела собственных врагов в надежде обрести их силу. Нет, это была чистая бравада, садистское ликование — объявить самому себе, что ты не боишься быть наказанным за содеянное зло.
Но, впитав соки, виноград унаследовал и необычную силу Теофила Морина, чей неуспокоившийся и мятежный дух преследует мое сознание.
Два года лежало вино… Время не существовало… Я знал свое прошлое, то недалекое прошлое, когда сопровождал Лебрана в погреб, вернулся вместе с ним в столовую, принял из его руки наполненный бокал и увидел, как его голова тяжело упала на грудь, открыв лысину в кольце седых волос…
И я поднял свою голову, лежавшую на руках. Время ничего не значило, и долгий сон, сон длиной в три года, длился всего несколько секунд.
Я посмотрел на часы. Должно быть, прошло около минуты.
Обойдя стол, я потряс Лебрана за плечо.
Его голова вяло качнулась, но сердце все еще билось. Я решил, что Лебран находится в алкогольной коме.
Я знал, что мне надо делать, и хотя это могло быть лишь желанием убедить самого себя, что я просто увидел пьяный сон, который не имеет ничего общего с правдой, глубоко проникся чувством некоего долга.
Дом был тих, никаких признаков присутствия Элоизы или слуг.
Полный месяц поднимался в холодное ноябрьское небо, давая достаточно света для поисков. В багажнике моей машины, которую оставил на дороге недалеко от дома, лежала лопатка для снега. Я вытащил ее, не колеблясь, направился к одному из кустов винограда у юго-западной стены и принялся копать, аккуратно снимая каждый пласт земли.
Шести дюймов было достаточно. При свете своего фонарика я разглядел обрывки одежды и потемневшие останки, еще не востребованные плодородной землей, прочно державшейся за обнаруженные мною кости.
Я встал на колени и почувствовал прохладную сырость земли.
— Молишься за его душу, дружок?
У меня были все основания испугаться, но я почему-то даже не удивился. Я встал и повернулся лицом к Лебрану.
Лезвие его шпаги-палки было направлено на меня.
— Настало время, — добавил он, — помолиться и за свою.
В обманчивом лунном свете он казался еще выше и тоньше.
— Вино было замечательно, — ответил я. — Ты позаботился, чтобы твой виноградник питала хорошо удобренная почва.
— Буду рад познакомить тебя с другим моим изобретением. Сюда, прошу тебя. Трое моих слуг уехали в город сразу же после обеда, так что если тебе хочется привлечь чье-либо внимание…
Он шел сзади и немного сбоку от меня. Я оглянулся, улыбаясь.
— Это тебе нужна помощь, Лебран, не мне. Ты, может быть, не совсем нормален, но, думаю, тебе по-прежнему дорога собственная шея. Моей компании известно, где я.
— Может, и так. Но я отведу твою машину и брошу где-нибудь подальше отсюда. Ты покинул наш дом — и исчез! Неразрешимая загадка. И тело твое не найдут.
— А Элоиза?
— Моя молчунья безразлична и равнодушна ко всему…
Я был уверен, что в какой-то момент смог бы увернуться от шпаги Лебрана и обезоружить его. Но любопытство (отнюдь не страх) не позволило мне это сделать. Мы прошли через низкую арку в дальнем конце сада и оказались в тени длинного, похожего на амбар деревянного строения.
А Лебран говорил. О своей великой, но безответной любви к дочери, об особых ее прелестях и о тех муках, которые он испытывал, когда она удостаивала своим вниманием молодых людей; о тех любовных наказаниях, которым он предавал ее тело… Я не помню всех деталей. Весь рассказ был бесконечно трогателен и безгранично отвратителен.
В том деревянном сарае он включил единственную лампу без абажура. Я увидел огромные ящики яблок и груш, машины для прессовки фруктов и, конечно, гигантский чан.
Широкие деревянные ступени вели к узкой площадке, опоясывающей края чана. Кислые испарения раздавленных и бродивших фруктов на секунду перехватили мне горло.
Лебран вежливо подтолкнул меня к ступеням. Меня покоробила неприятная ассоциация: это восхождение очень напоминало путь на гильотину или виселицу. Но любопытство сдержало меня и на этот раз.
Мы стояли на узкой площадке. Левой рукой старик отвязал противовес, который медленно поднял огромную крышку чана. Я увидел двумя футами ниже вздувшуюся поверхность жидкости, регулярно покрывавшуюся ленивыми фонтанчиками пузырей, как будто газ выходил из потревоженного болота.
— Мой сидр с трудом можно назвать привлекательным на этой стадии, — спокойно заметил Лебран. — Однако он обладает любопытными свойствами.
Он кивнул в сторону одной потолочной перекладины над чаном. Там было разложено несколько маленьких белых скелетов животных.
— Крысиные, мышиные кости. Они начисто выскоблены едкими бродильными соками. Они действуют медленнее, чем неорганические кислоты, но примерно так же. На качество продукта не влияет. Скажу больше — качество улучшается! Все их нашли, когда несколько лет назад осушили чан для починки.
Однако он никогда не бывает совершенно пуст, — добавил он. — Всегда немного оставляют, чтобы помочь брожению свежего сока. Вполне достаточно, чтобы накрыть твое тело.
Я изучал французский бокс под руководством самого знаменитого мастера этого искусства в Париже… Носок моей ноги коснулся запястья старика в то мгновение, как он сделал выпад. Лезвие просвистело мимо моего левого плеча.
Потеряв равновесие, Лебран с гулким всплеском свалился в огромный чан и медленно погрузился в жидкость.
Потом его голова, украшенная нелепой лысиной, поплавком выскочила на поверхность.
Он задыхался, отплевывался, хныкал… Он издал короткий прерывистый крик:
— Помоги… Помоги!.. Я не могу достать…
Старик яростно царапал деревянные стенки чана длинными, тонкими пальцами.
Я вам уже говорил, что я — редкостный лицемер? В самом деле, во многих отношениях меня не назовешь приятным человеком. И потому наслаждался каждой секундой предсмертных мучений утопающего Лебрана.
Наконец он с изысканной неторопливостью навсегда погрузился в жидкость, его белые руки со зловеще скрюченными пальцами скрылись последними.
Волнение в чане прекратилось. Поверхность жидкости превратилась в плоское, темное зеркало, которое кривили редкие пузырьки газа. Среди них вскипели пузыри побольше. Я наблюдал за ними, пока не исчезли и они, и отправился в дом за шляпой и пальто. Выйдя оттуда, увидел стройную белую фигурку у моей машины.
Это была Элоиза. Взгляд ее уже не казался бессмысленным.
— Я скажу всем, что его неожиданно вызвали откуда-нибудь издалека, — сказала она.
— Вы знаете?
Она улыбнулась.
Я поймал себя на мысли, что дочка мне нравится не больше отца…
— Соберите вещи и уедем отсюда… Сейчас же, — предложил я ей.
Она покачала головой и посмотрела в сторону юго-западной стены сада.
— Мне надо ухаживать за могилой.
В последний раз я побывал в этих местах с седьмым батальоном Гемпширского полка почти сразу же после начала боевых действий.
И еще: отныне я не пью прославленный грушевый сидр Лебрана.