Правда, Пинкер вечно мешался, вынюхивая малейшие признаки надуманности или вычурности. Стоило мне записать, что кофе «майсор» имеет «запах карри и отдает пустынностью индийской улицы, слоновьим навозом и вдобавок сигарой махараджи», Пинкер потащил меня в зоосад, утверждая, что я в глаза не видывал пустынной индийской улицы, в жизни не нюхивал карри, и, скорее всего, со слоновьим навозом тоже не знаком. Разумеется, он был прав, но упоминание о сигаре я все же сохранил. Пинкер был также возмущен, когда я сделал попытку сравнить цветочный букет йеменского «мокка» с «розоволепестковым дуновеньем девичьего дыхания».
— Нет такого запаха, Роберт! Это все ваши выдумки! — раздраженно крикнул он.
Но я обратил внимание, что в данном случае к Эмили как к союзнице он не воззвал. Вероятно, и Эмили это отметила: после ухода отца щеки у нее пылали.
— Что это вы делаете, Роберт? — спросила Лягушонок как-то за обедом.
— Сочиняю стихи, — ответил я со вздохом, поняв, что в данный момент подобное занятие, скорее всего, невозможно.
— Обожаю стихи. Вы читали «Алису в Стране Чудес»?
— Читал ли? Я сам обитал в этом гнусном месте.
Ссылка на мою alma mater прошла мимо ушей Лягушонка, но не укротила ее докучливости:
— Пожалуйста, Роберт, сочините мне стишок про крокодила!
— Что ж, отлично! Если только ты твердо обещаешь оставить меня после этого в покое.
За пару минут я набросал кое-что и зачитал вслух:
Лягушонок раскрыв рот глядела на меня:
— Какая прелесть! Вы настоящий поэт!
— Если бы истинная поэзия давалась так же легко! — вздохнул я.
— А теперь можно еще один про червяка? — Глаза девочки блеснули надеждой.
— По-моему, ты обещала немедленно уйти.
— Обещаю трижды уйти, если вы еще про червяка сочините. Предложение очень выгодное, смотрите — трижды за два стиха.
— Что за дивная способность у Пинкеров торговаться! Ладно, попробуем…
Лягушонок захлопала в ладоши. Эмили, вошедшая в комнату в момент, когда я декламировал свой экспромт, сказала:
— Правда, Роберт, очень мило. Стоит послать детскому издателю.
— Я поэт, — сухо парировал я. — Наследник славных традиций бунтарей и декадентов, а не кропатель детских стишков и мелких виршей.
Решив изыскать время для творчества, я попытался отказаться от сна, поддерживая себя в состоянии бодрствования изрядным количеством продукта Линкера. Когда я в первый раз прибег к этому способу, то с воодушевлением обнаружил, что смог сочинить лирическую оду в двадцать строк. Но следующей ночью противоборство кофеина с усталостью завело меня в тупик, вызвав тупую головную боль и несколько еще более тупых четверостиший. Признаться, я был настолько утомлен, что даже с Эмили был несколько грубоват. У нас возник дурацкий спор по поводу какой-то фразы, и она внезапно расплакалась.
Я был поражен. Эта девушка вовсе не казалась мне способной зарыдать по ничтожному поводу, даже совсем наоборот.
— Простите, — пробормотала Эмили, утирая платком глаза. — Просто я немного устала.
— И я тоже, — с чувством произнес я.
— Что так, Роберт? — спросила она, и, как мне показалось, несколько странно на меня взглянула.
— Я пытался работать.