Улыбнувшись мне в ответ, младшая отыскала для меня монетки.
— Как вы сказали… — открыла было рот она.
Но, заполучив денежки, я уже не располагал временем для разговоров. Я обратился к молоденькому служащему:
— Э-э-э… не хотите ли узнать, о чем на самом деле думают женщины?
И в мгновение ока обрел очередной взнос.
Я бросил взгляд через улицу. Эмили, увидев, что мой метод непосредственного обращения к публике оказался успешней, чем ее выкрики, теперь следовала моему примеру. На моих глазах она продала одну брошюрку двум пожилым леди и еще одну отправившейся за покупками женщине с дочерью.
Ко мне приближался мужчина средних лет.
— Этот буклет, — сказал я, пристраиваясь к его шагу и протягивая книжицу, — содержит всю подноготную суфражисток. Сексуальное равенство, свободная любовь… и тому подобное.
— Беру две, — буркнул мужчина, бросая на брошюрку алчный взгляд.
— Молодчина! С вас шиллинг.
Едва тот отошел, я поймал на себе разгневанный взгляд Эмили: я распродал уже половину своих буклетов, а она всего один или два.
— Кто меньше распродаст, тот оплачивает обед! — выкрикнул я.
Она глянула сердито, но, я заметил, что при этом свои усилия она удвоила.
— Добрый день, юные леди! — приветствовал я группу школьниц. — Потрясающе интересно — читают все!
Продав еще четыре штуки, я перекинулся на некую матрону, у которой покупки вываливались из рук:
— Стоит женщинам обрести право голоса и конец рвущимся бумажным пакетам! Здесь все как раз про это, а я пока подтащу вашу картошку!
Подобрав картофелины, я перешел на ту сторону улицы.
— Все разошлось! — самодовольно отчитался я.
— У вас раскупили только потому, что вы мужчина! — сердито сказала Эмили. — Вечно одно и то же, старая песня!
— Но, так или иначе, я выручил неплохие деньги. Хотя теперь, раз вы платите, я не смею даже расплатиться за обед.
— Роберт, вы прочтете мне стишок? — пытливо спросила Лягушонок.
Я все еще пребывал в благодушном после обеда настроении.
— Хорошо. Какой стишок?
— Тот, что читали в прошлый раз, который про червяка.
— Точно такой не смогу. Я художник, повторяться не умею.
— Но вы ведь стих не закончили! — с жаром сказала она. — Оставили того человека с червяком в голове. С тех пор я только об этом и думаю, и арифметика у меня ну никак не идет.
— По-моему, Роберт, — тихонько произнесла Эмили за моей спиной, — всякий художник все-таки должен отвечать за свои поступки. Хотя в том, что Лягушонок не может справиться с арифметикой, вашей вины, я думаю, нет.
— Мне не хотелось бы нести ответственность за нерешенные задачки! — наставительно сказал я Лягушонку. — Ну что ж…
Я слегка задумался, почеркал карандашом по бумаге, что-то стало вытанцовываться…
— Засекаю время, Роберт, — сказала Эмили. — Даю вам меньше минуты на сочинение.
— Но это не слишком честно!
— А честно продавать больше буклетов, чем я, только потому, что вы мужчина? Осталось сорок секунд.
— Дайте чуть больше…
— На вашем месте я перестала бы огрызаться и сосредоточилась на сочинении.
— Ну, пожалуйста.
— Время истекло!
— Вот вам! — воскликнул я вскакивая:
Разумеется, это была полная чушь. Но обнаруживалась некая рифма и даже видимость размера. Лягушонок захлопала в ладоши, а Эмили ласково улыбнулась, и на мгновение я испытал чувство триумфа куда мощней, чем если бы мой сонет был напечатан в «Желтой книге».
Глава семнадцатая
Душа ее поет. Мысли ее в смятении. Не из-за маленькой невинной лжи — Эмили прекрасно известно, что не он попытался поцеловать ее на балу, но он с такой серьезностью принял в тот вечер на себя обязанность дуэньи, что Эмили с самого начала забавляло легкое подтрунивание над ним. После, увидев, как его уязвили ее слова, она позволила ему и дальше пребывать в заблуждении, которое под конец разрослось в нечто большее. Нет, заботит ее не это, а то, что такого рода их отношения в силу канонов данного времени нереальны.