— Если вы не поговорите с ним, это сделаю я!
— Прошу вас, Саймон, — говорит Эмили. — Не надо этого делать. Хорошо? Ради меня.
Она видит, что он задет — не оттого, что она не последовала его совету, но потому, что внезапно увидел ее в ином свете.
— Что ж, я сделал все, что мог, — резко бросает Дженкс, направляясь к двери.
— Когда это было? — Эмили задает вопрос ему вдогонку. — То есть, когда вы видели его там в последний раз?
— В последний раз это было в пятницу вечером.
«Днем в тот день он меня целовал», — думает она.
Сердце ее во власти бурных чувств. В основном это злость и отвращение. Но все же, — она ведь женщина современная, — Эмили пытается все трезво осмыслить.
Возможно, отчасти это ее вина. Возможно, своими поцелуями она возбудила в нем страсть, и ему пришлось искать утоление в… ей невыносимо представить то, в чем он ищет утоления.
Целую неделю Эмили не может заставить себя физически к нему прикасаться. Между тем они открывают, что в мускатном винограде и в семенах кориандра ощущается что-то одинаково цветочное; что лесной орех и свежевзбитое масло имеют похожий молочно-сливочный аромат. Соединяя воедино различные разделы Определителя, они обнаруживают скрытые связи между различными вкусами и запахами — спектр простирается от сладкого к кислому, от цветочного к пряному, образуя целую палитру ощущений. И почему-то, стоит Роберту ее обнять, все, что происходит в том, другом мире, в том темном Зазеркалье, где люди хранят в тайне свои желания, кажется ей несущественным, не имеющим ни малейшего отношения к преступному удовольствию, которое она испытывает.
И еще одно чувство неожиданно испытывает Эмили. Стоит ей подумать про тех, других женщин, безымянных, безликих, которые ложатся с ним в том Зазеркалье, она с удивлением открывает для себя, что по отношению к ним испытывает вовсе не жалость, не отвращение, но внезапную, резкую, жгучую зависть.
Глава восемнадцатая
Наконец Определитель был все-таки составлен. Парфюмер изготовил дюжину прочных шкатулок красного дерева с откидными стенками и с тридцатью шестью оригинальными отделениями внутри для стеклянных бутылочек с притертой пробкой, хранителей различных ароматов. Одновременно издатель готовил к выпуску книжечку, поясняющую, каким образом следует использовать эти ароматы. Хочу не без гордости признаться: я настоял, чтобы буклет был в переплете из телячьей кожи, — под предлогом того, чтобы выдержать суровые полевые условия, на самом же деле, потому что это была моя первая публикация и мне хотелось, чтоб она внешне как можно более походила на томик стихов.
В связи с завершением Определителя я оказался в несколько затруднительном положении. Поскольку платили мне за слова, теперь у меня не было явных оснований оставаться у Линкера. Но все-таки никто не мог утверждать, что, задержавшись, я получаю не за что деньги. Эмили я обмолвился, будто хотел бы отшлифовать некоторые свои описания, коль скоро мы получим первые отклики от Пинкеровских агентов, хотя оба мы понимали, что мотивы мои совершенно иного свойства.
Линкер по поводу моего присутствия не высказывался. Хотя временами изыскивал, чтобы занять меня, кое-какие поручения. Это стало случаться так часто, что я даже заподозрил, не намеренно ли такое делается.
Как-то он поставил перед нами с Эмили полдюжины приземистых жестяных коробок с грубо отпечатанными этикетками. На одной был замысловато вырисован ангел, еще на одной — лев.
— Что это? — спросила Эмили, явно видевшая подобное, как и я, впервые.
Ее родитель блеснул глазами:
— Не снять ли нам пробу, чтоб оценить?
Попросив, чтоб нам принесли кипяток, мы испробовали содержимое первой банки. Это был кофе, но весьма неважного качества.
— Ну что? — спросил Пинкер.
— Очень заурядный.
— Ну, а из другой?
Я приготовил кофе из второй жестянки.
— Если не ошибаюсь, этот смешан с глазированным сахаром для придания искусственной сладости.
То же и с остальными: весь принесенный кофе был насыщен, окрашен или ароматизирован всякими добавками.
— Скажите, откуда взялось это убожество? — полюбопытствовал я.
— Непременно скажу! — Пинкер постучал пальцем по одной из жестянок. — Вот это «Арбакль». Мне его прислали из-за океана. Он захватил четверть всего американского рынка — ежегодно более миллиона фунтов чистого веса. Если где-либо от Нью-Йорка до Канзас-Сити вы спросите кофе, именно этот вам и поднесут.