Глава четвёртая, об интригах светских
Ранним утром над Ригой висел холодный туман, а небо было такое серое, что можно было подумать, что сейчас глубокая и промозглая осень. Ещё не было и шести часов этого противного дня, как Войко неожиданно проснулся и долго смотрел в небольшое круглое окно под самой крышей, вспоминая прошлое. Он не любил подобную погоду - она всегда располагала к мрачным мыслям или, как уже было замечено, к безрадостным воспоминаниям, а Войко ненавидел себя жалеть или копаться в собственном сознании в поисках объяснений тому или иному поступку. Он ещё с четверть часа лежал в постели, теперь уже глядя в разрисованный им же потолок и считая уже давно поблёкшие от времени звёзды. Ровно сто двадцать две. Столько он убил. Войко никогда не строил себе иллюзий по поводу того, кто он на самом деле и куда он попадёт после смерти. С его точки зрения, котёл, черти и всё, что там полагается, было для него вполне справедливо. Земной суд ему по каким-то довольно-таки невразумительным причинам не грозил, так пусть же хоть небесный сделает хоть что-нибудь, ибо какая в сущности разница, кто будет его бичевать? Пора было вставать, дел у Войко скопилось немало. Мужчина резко сел на смятых простынях, затем ненадолго замер, едва шевеля бескровными изрезанными шрамами губами, так же резко перекрестился и встал, тряхнув растрёпанными каштановыми волосами с тёмно-рыжим отливом. Он быстро связал их в неровный хвост и потянулся, с хрустом разминая затёкшие от сна и лежачего положения плечи. Так начинался почти каждый его день. Завтракать Войко не стал, решив перехватить чего-нибудь в университетской столовой, и бодрым шагом направился к площади Трёх королей, то и дело запахиваясь в старый, видавший виды плащ, который норовил сдуть ледяной ветер, не пойми откуда взявшийся в середине августа. Так он дошёл до самых дверей Университета и повёл ладонью, будто бы обращаясь к горгулье над входом. Та на секунду ожила, будто бы отделилась от тимпана и вгляделась в лицо пришедшего, затем кивнула, и дубовые двери распахнулись, пропуская Войко внутрь. - А, профессор Радулеску? Доброе утро, - услышал он чей-то очень знакомый голос, едва переступив порог здания. Мужчина настороженно обернулся, сжимая рукоять меча, надёжно спрятанную под полами плаща. Этого, казалось, не могло быть, ведь обладатель голоса был за сотни миль отсюда. Неужто и сюда пробрались хитрые прислужники нового Папы, с лёгкостью меняющие обличья? - Войко, ради всего святого, можешь убрать свою руку с оружия, я всё ещё не кусаюсь, - мягко и несколько ехидно продолжил всё тот же голос теперь уже откуда-то сбоку. Радулеску снова повернулся в поисках источника звука, но так никого и не нашёл - в пустом холле не было ни души. - Теряешь хватку, - за его спиной бесшумно возник Драгош Чицу собственной персоной. Это был высокий человек в традиционных румынских одеждах, всегда хитро и немного издевательски улыбавшийся всем вокруг. Он усмехнулся, хлопнул в ладоши и тут же возник перед самым лицом ошарашенного Войко, щёлкнул того по носу, отдалился на приличное расстояние и наконец изрёк: - Запылился ты тут со своим преподаванием. - Драгош, это многим лучше, чем-то, что я творил раньше, и уж тем более лучше, чем-то, что творишь ты, - хмуро отозвался Войко, внутренне радуясь прибытию друга. Всё-таки по нему сложно было не скучать, кем бы он ни был. - Я учёный, - возмутился Чицу, тряхнув распущенными чёрными волосами и бросив на него полный праведного гнева взгляд. - Ты аферист и картёжник, живущий на скопленные непосильным трудом родовые богатства, - опустил его с небес на землю Радулеску, скрещивая руки на груди и недовольно глядя. - Я бы не назвал грабёж окрестных деревень и феодалов непосильным трудом, - скромно отозвался Драгош, отходя ещё на пару шагов и пряча по-девичьи тонкие руки в карманы. - Право, деда это очень забавляло. Так что... - А как же твой отец, работавший при короле? - деланно изумился Войко, которому всё происходящее постепенно начинало напоминать плохо поставленную и так же сыгранную комедию. - Второй вор в стране, после советника Большакова, то