- Откуда вы говорите?
- Из лазарета. Только простите, ваше превосходительство, ведь вы же не Иван Посохов.
Негодяй! Понял, в чем дело, и имел наглость прямо об этом сказать.
- Плохо кончите! - рассердился Кригер, повесил трубку и оттолкнул от себя телефон. Чтобы успокоиться, вынул из кармана носовой платок и громко высморкался.
Глупости. Конечно, он не был Посоховым и даже не собирался кому-нибудь рассказывать о своем телефонном разговоре, но то, что творилось в корпусе, было просто страшно. Просто невероятно.
И откуда только все это пошло?
Он все свое внимание и все свое время отдавал службе и не успевал думать о сдвигах, происходивших в большом городе за стенами корпуса и в огромной стране за пределами города.
13
На репетицию по минному делу Бахметьев явился с опозданием. Его задержали в роте всякие служебные обязанности, и он очень извинялся.
- Чепухи, чепухи! - густым басом успокоил его преподаватель по минному делу, необъятной толщины генерал-майор Леня Грессер. - Садитесь, молодой юноша, и вытрите вашу физиономию. Она у вас мокрая.
Бахметьев действительно был весь в испарине, и в ушах у него тяжелыми ударами отдавался пульс. Только усилием воли ему удалось включиться в окружающую его обстановку.
- Благодушен? - шепотом спросил он, садясь рядом с Домашенко.
- Не слишком, - ответил тот. - Зарезал Котельникова на приборе Обри. Обозвал его зубрилой и глупым попугаем.
Бахметьев раскрыл свою тетрадь, но в ней было слишком много чертежей. И он до сих пор не мог отдышаться. На полу огромными блестящими рыбами лежали две торпеды. Третья, с вырезанными в стенках окнами, внутренностями наружу, стояла на козлах. Длинный стол, перекрытый брезентом, был полностью завален отдельными механизмами и деталями.
Противно на все это было смотреть, и Бахметьев отвернулся.
- Ну вот! Ну вот! - басил Леня Грессер. - Значит, вам, уважаемый господин Овцын, кажется, что в подогреватель наливают спирт. Напрасно! Совершенно напрасно!
- Так точно, напрасно, - с места подтвердил Лобачевский. - Спирт наливают в маленькие рюмки.
- Вот это другое дело, - обрадовался Грессер, но вспомнил, что сейчас время не для шуток, и сделал строгое лицо. - Сидите тихо, нахал Лобачевский. Сами-то вы тоже ни черта не знаете.
- Что вы? - всплеснул руками Лобачевский. - Ваше превосходительство! Да ведь я больше всего на свете интересуюсь минным делом и когда-нибудь непременно стану флагманским минером Балтийского моря.
- Ну, тихо, тихо!
Но за всеми разговорами Леня Грессер не заметил, как Домашенко из-под парты показал Овцыну бумагу, на которой было написано: "керосин".
- Никак нет, керосин, - спешно поправился Овцын, - я оговорился.
- Ну понятно, керосин. Ясно, что керосин. Самый обыкновенный, который наливают, например, в примус. - Леня Грессер остановился, почесал бороду вставочкой и провозгласил; - Оговариваетесь и плаваете. Садитесь, семь баллов.
- Ваше превосходительство! - нараспев огорчился Лобачевский. - Мы вас так любим!
- Мы вас так любим! - подхватило еще несколько голосов.
- Чепухи! - неуверенно заговорил Грессер. - Негодные мальчишки! Очень мне нужна ваша любовь! Плевать я хотел на вашу любовь! - Но тем не менее переправил отметку, которую только что поставил в журнал.
- Овцын, убирайтесь вон. Нечего подглядывать. Девять, хотя вы этого не стоите. Понятно?
Подумал и вызвал сразу двоих: - Бахметьев, Домашенко, пожалуйте сюда.
- Есть, - вставая, ответили оба вызванные, и, к своему удивлению, Бахметьев почувствовал, что не волнуется. Вероятно, его успокоил хороший голос Лени Грессера.
- Ну-с, вы нам сейчас кое-что порасскажете, только подождите минутку. Плетнев, а Плетнев!
Сидевший у печки инструктор по минному делу старший минный унтер-офицер Плетнев молча встал и подошел к Лене. Он был всего лишь матросом, но в своих отношениях с генералом Грессером не слишком придерживался уставных формальностей, и тот не протестовал.
- Будь другом, Плетнев, поверни мне эту штуковину. Я сегодня не могу. Я запыхался.
Штуковина оказалась многопудовой хвостовой частью, но в руках Плетнева повернулась с совершенно неожиданной легкостью.
- Ну и молодец! Вот спасибо!
Однако и тут Плетнев не произнес ни одного слова. Он был знающим и исполнительным специалистом, но на редкость молчаливым человеком. Надо полагать, что Лене Грессеру это даже нравилось, потому что сам он обладал способностью говорить за двоих.
- Итак, Домашенко, мы с вами потолкуем о рулевом устройстве, а Бахметьев пока что подумает о том, как производится изготовление к выстрелу,
Это был самый пустяковый вопрос, какой только мог быть, и, конечно, Бахметьев к нему не приготовился. Впрочем, за все последнее время ему вообще было не до подготовки. А плавать, как Овцын, было просто стыдно.
Домашенко отвечал уверенно и с прохладцей. Видимо, знал свою рулевую машинку в совершенстве.
- Черт, - пробормотал Бахметьев, Обидно было, что эта самая машинка попалась не ему, Он тоже мог бы о ней порассказать.
Изготовление к выстрелу - небольшое дело, но в голову без толку, все сразу, лезли ненужные и нужные детали торпеды, и не удавалось сообразить, с чего начать.
Рядом с ним оказался Плетнев. Вероятно, он сразу понял, в чем дело, потому что взглянул на Бахметьева и улыбнулся одними глазами,
А потом сделал то, чего никак нельзя было от него ожидать, - взял со стола ключи, подал их Бахметьеву и еле слышно сказал:
- Запирающийся клапан, стержень глубины, прибор расстояния.
Наклонился к торпеде и с безразличным лицом стал протирать ее стрижкой. Дошел до хвоста и многозначительно постучал пальцем по стопорам на рулях и гребных винтах.
Почему он это сделал? Он не только никогда не подсказывал, но даже не разговаривал с гардемаринами. И теперь получилось как-то не совсем удобно.
- Бахметьев, прошу рассказывать.
Больше раздумывать было некогда, и Бахметьев заговорил. Чтобы заглушить свои мысли, заговорил быстро и решительно и рассказал все, что следовало.
- Ну, умница, умница! - похвалил его Леня. - Посмотрим теперь, что вы знаете об ударниках.
Об ударниках Бахметьев знал решительно все. Леня подпер голову кулаком и слушал его с видимым удовольствием на лице. Когда он кончил, Леня расплылся широкой улыбкой и обеими руками расправил бороду.
- Ну вот. Все без осечки. Двенадцать, дорогой мой, двенадцать. Продолжайте в том же духе.
Тогда Бахметьев густо покраснел и почувствовал, что дальше оставаться в минном кабинете не может.
- Разрешите идти в роту, ваше превосходительство?
- Сделайте одолжение. Пожалуйста, и будьте здоровы.
И Бахметьев как стоял, так и ушел. Даже позабыл взять из парты свой учебник и тетради по минному делу.
14
В роте стоял сплошной гул. Воспользовавшись отсутствием капралов, кадеты развлекались как умели, и дежурный офицер, лейтенант Птицын, ничего не мог с ними сделать. Он был шляпой.
Первым, кого Бахметьев увидел, был восторженный Лавринович. Он барабанил кулаком по конторке и с увлечением пел "Тореадора", но кому-то это пение не понравилось, и рядом с ним в стену с размаху ударилась табуретка.
Это, конечно, было безобразием и требовало принятия решительных мер. Бахметьев немедленно подошел к месту происшествия:
- Чья это табуретка?
- Казенная, господин унтер-офицер, - вскочив, ответил Лавринович. Красиво было отвечено. Даже малость слишком красиво. За такую красоту полагалась определенная мзда.
- Благодарю вас. Станете на два часа под винтовку. - Теперь сразу же нужно было найти следующую, жертву. - Кушелев, что вас рассмешило?
- Никак нет, ничего, - растерялся Кушелев. - Я между прочим.