Он подошел к скамье и сел рядом с Бодрю. Зажег сигарету, концом трости нарисовал несколько кругов на песке и сказал:
– Что-то прохладно.
Молчание. И вдруг в тишине раздался взрыв хохота, но хохота веселого, довольного – так смеется помирающий со смеху ребенок, когда не в силах сдержаться. Ганимар ощутил, как волосы на голове встают дыбом. Этот безудержный демонический смех так хорошо ему знаком!..
Резким движением он схватил мужчину за лацканы пиджака, пристально всмотрелся в его лицо, но перед Ганимаром был не тот человек, которого он видел в зале суда. Точнее, это был он, но в то же время другой, настоящий.
Ганимар пытался разглядеть исхудавшие черты лица под слоем грима и постепенно узнавал искрящиеся жизнью глаза. То были глаза и рот другого человека, а главное – выражение лица: проницательное, живое, насмешливое, умное, такое безмятежное и молодое!
– Арсен Люпен, Арсен Люпен, – пробормотал инспектор.
И вдруг в припадке злости он сомкнул руки вокруг его шеи. Несмотря на свои пятьдесят лет, Ганимар обладал еще недюжинной силой, тогда как его противник казался довольно хилым. Какая это будет победа, если удастся отвести Люпена назад!
Борьба длилась недолго. Арсен Люпен с трудом защищался, но вдруг правая рука полицейского повисла, как плеть, и одеревенела.
– Если бы на набережной Орфевр вас обучали джиу-джитсу, – заявил Люпен, – вы бы знали, что этот прием по-японски называют уди-шаги.
И холодно добавил:
– Еще секунда, и рука была бы сломана, впрочем, вы получили бы по заслугам. Подумать только, старый друг, которого я так уважаю, кому я, не раздумывая, открываю свое инкогнито, злоупотребляет моим доверием! Плохо… Ну, говорите, что там у вас?
Ганимар молчал. Он считал себя виновным в случившемся побеге. Разве не он своим сенсационным свидетельством ввел правосудие в заблуждение? Да, этот побег ляжет позорным пятном на его карьеру. К седым усам скатилась слеза.
– Боже мой, Ганимар, не расстраивайтесь: не вы, так кто-нибудь другой сказал бы то же самое, я бы устроил это. Полноте, не мог же я допустить, чтобы приговорили Бодрю Дезире?
– Значит, – прошептал Ганимар, – там сидели вы? И здесь тоже вы!
– Я, всегда я и только я.
– Невероятно.
– О! Для этого вовсе не надо быть колдуном. Достаточно, как сказал наш славный председатель, потренироваться с десяток лет и будешь готов к любым неожиданностям.
– Ну а лицо, глаза?
– Вы же прекрасно понимаете: уж если я полтора года проработал в Сен-Луи с доктором Альтье, то вовсе не из любви к искусству. Я решил, что тот, кто однажды будет иметь честь называть себя Арсеном Люпеном, должен освободиться от диктата естественных законов, определяющих внешний вид и характер. Внешность? Ее ведь можно изменять по своему усмотрению. Одна подкожная парафиновая инъекция – и кожа вздуется. Пирогалловая кислота превратит вас в могиканина. Сок чистотела украсит вас лишаями и опухолями в лучшем виде. Один химический препарат воздействует на рост бороды и волос, другой – на тембр голоса. Прибавьте к этому два месяца диеты в камере № 24 и тысячу раз повторенные упражнения, чтобы рот открывался именно с такой вот ухмылкой, чтобы голова привыкла держаться немного набок, а спина сгибалась под нужным углом. Наконец, пять капель атропина в глаза, чтобы получился блуждающий, отстраненный взгляд, – и дело в шляпе.
– Я не понимаю, как надзиратели…
– Превращение происходило постепенно. Они не могли заметить ежедневных изменений.
– Ну а Бодрю Дезире?
– Бодрю существует. Бедняга здесь совсем ни при чем. Я познакомился с ним в прошлом году, и действительно в некотором сходстве со мной ему не откажешь. На случай ареста – а он всегда возможен – я устроил его в надежном месте и прежде всего занялся выявлением черт, отличающих нас друг от друга, чтобы сделать их, насколько возможно, незаметными в моем внешнем облике. Мои друзья устроили так, чтобы он провел ночь в полицейском участке и был выпущен примерно в тот же час, когда выходил я, чтобы это совпадение легко было установить. Необходимо было оставить след его пребывания в участке, иначе правосудие попыталось бы узнать, кто я такой. Тогда как, преподнеся им этого чудного Бодрю, оно неизбежно, слышите, неизбежно должно было ухватиться за него и, несмотря на непреодолимые трудности при подобной подмене, предпочло бы скорее поверить в нее, нежели расписаться в своем бессилии.