— Артамошка, где ты? Беги к батюшке воеводе.
Писец побелел от страха, притих, сгорбился. Притихли и все остальные, опустили головы. Казак Селифанов торопил:
— Беги скорее, Артамошка! Неровен час, выйдет воевода — не сносить головы, всех изведет! — Он грозно взглянул на писца, кулаки сжал: — Раскудахтался, петух общипанный! Доведет твой язык до беды… Уходи!
Писец подобрал полы своего замусоленного халата и побежал в казачью избу спать.
День и ночь приглушенно жужжал служилый люд, как пчелиный улей. Ждали нового воеводу, ждали со дня на день. Городок жил слухами, сплетнями, догадками. Вскоре городок заволновался. Весть пришла: новый воевода не вынес тяжелого пути от Москвы до Иркутска, дорогой умер. Страх обуял жителей городка. Били в колокола, служили молебны.
— Худая примета! — в десятый раз твердил купец Войлошников, стоя на крыльце своей избы.
Ему отвечал купчина Свершников:
— Быть войне, не иначе как с бурятскими да монгольскими ханами!
— Аксинья моя дурное на небе видела, — кричал Войлошников: — звезда летела, а хвост у нее длинный, в полнеба, синими огнями рассыпался. К войне!
Воевода Савелов подобрел, ходил потупившись. Но казаки и горожане слышать о нем не хотели, недобрым словом вспоминали, грозились побить. Всем неугоден был злобный лиходей-правитель.
Весной по первому водному пути прибыла в Иркутск жена покойного воеводы с маленьким сыном. На берегу Ангары собрались жители городка. Дощатый парусник, рассекая крутую волну, ударился о берег. Из дощаника вышли невысокая, с усталым лицом женщина и мальчик. Мужчины сбросили шапки, пестрая толпа сгрудилась на берегу. Женщина с трудом протолкалась, ее усадили на длинные дрожки, и она уехала на государев двор.
Поплыли по городу липкие слушки. На перекрестке встретились две бабы — Маланья Корноухова и Лукерья Зипунова. Встретились и зашептались:
— Слышала?
— Нет. Говори, говори!
— Воеводу-то батюшка великий государь нам послал, слышала?
— Как не слыхать! Хоть краем уха, но что-то такое слышала. Сказывай! Ты и умница, и разумница, и голова пресветлая. Сказывай! — торопила Лукерья.
Маланья нараспев тянула:
— Государя нашего пресветлого помощник…
— Да-а… Вон как! Помощник? Да-а!
— Дорогой-то умер, — сказывала Маланья. — Только не умирал, касатка, не умирал!
— Жив?
— Нет, в могилке, на спокое его душенька, на спокое… Только не умирал.
— Как так?
— Злодеи покончили.
— Злодеи?..
Маланья прилипла к самому уху Лукерьи и, оглядываясь, шептала:
— Наш воевода-лиходей тех злодеев подослал.
— Ох! Казнитель, бога не боится!
— Сказывают, послал и наказал: вы, мол, его сыщите, но не режьте его, и не стреляйте, и не душите. И подал лиходей вот такусенький узелок — с человеческий ноготок. Да-а! А в том узелке черное зелье заморское. Подсыпали того зелья злодеи в квас. Выпил воевода — был и не стало его.
— Царство ему небесное!..
Послышались шаги. Бабы разбежались в разные стороны.
У воеводского дома собрался народ. В полдень ударили в огромные барабаны. Знамена поставили в ряд.
Казачий старшина Никита Бекетов поднялся на помост:
— Вольные казаки! Докуда муки принимать будем? Спихнем воеводу! Спихнем негодного!
— Спихнем! — зашумела толпа.
— Вор!
— Лиходей!
— Спихнем и к великим государям в кандалах отправим.
— Великие государи нам нового воеводу пожаловали. Но не суждено ему нами править…
— Царство ему небесное!..
— Сын у него остался, его и примем воеводой!
— Малолетен! — возразил казак Еремей Седло.
— Из-за малолетства глуп, — добавили из толпы.
— Помощника сподручного выберем, — объяснил Бекетов. — Так и великим государям отпишем.
— Кого выберем?
— Перфильева, сына боярского.
— Перфильева!..
— Согласны? — спросил Бекетов.
— Согласны!
Так, не дождавшись нового воеводы, самовольно выгнали казаки ненавистного Савелова и назначили малолетнего Полтева, а к нему в правители — городским выборным судьей — поставили сына боярского, иркутского жителя Перфильева. Малолетний Полтев был для видимости, полновластно же воеводствовать стал Перфильев.
Стоял городок, твердыня царская; охраняли казаки, как и прежде, рубежи от набегов разбойных ханов, от монгольских и бурятских князей.
Егорка Ветродуй
Еще одна обязанность прибавилась Артамошке: надо было день-деньской забавлять батюшку воеводу. Тянулись горькие дни, медленно тянулись, будто нитка суровая, бесконечная. Воеводиха драла уши Артамошке за каждую малость. Озлобился он, смотрел на людей волчонком.