По сибирским крепостям и острогам собирали воеводы войско, чтобы направить его на подмогу Албазину и тем отстоять русские рубежи на востоке.
Собирали неторопливо. Многие прослышали о вольности албазинцев, обида нерчинского воеводы была тому причиной.
Сабуровские лазутчики ежедневно приносили вести одна другой страшнее. Лазутчик Стрешнев пробился по болотам и камышам к самому стану головной рати — «Сто пик непобедимых маньчжур». Вернулся и говорил Сабурову:
— Рать идет на Албазин премногая. Словно саранча облепила берег Амура. Конники едут скопом, пешие идут косяками по сто воинов, корабли малые плывут по девять в ряд, большие гусем, один за другим.
Сабуров спрашивал:
— Видел пушки? Велики, малы?
— Пушки на корабли поставлены, и все велики, малых не видел.
— Многи ли запасы везут или едут налегке?
— Запасы велики. Окромя воинов, едут китайские работные люди: мосты возводят, корабли тянут, многие на плечах несут ношу. Маньчжуры-доглядчики подгоняют их палками да пиками.
У Сабурова в Албазине воинов, в бою славных, осталось две сотни, посадских же, пашенных крестьян и иного приблудного люда — четыре сотни. Пороху, свинцу, топоров, пик так мало, что каждому воину не хватало.
Знойное стояло лето.
В полдень, оглядывая зорко окрестности, сторожевой казак увидел первых маньчжурских конников. Десять конников в синих халатах, с пиками и луками выехали на холм. Один из них долго глядел на Албазин в длинную трубу. Не успел дозорный казак ударить тревогу, вражеские конники, повернув лошадей, ускакали обратно.
С востока посерело небо. Тайгу окутала желтая туча пыли, ветер нес пыль к Амуру. Желтая муть густела, приближалась; пахнуло горьким дымом, конским потом, послышался топот, гул, лязг. Прикладывая ладонь к глазам, вглядывался Сабуров в пыльную муть. Близко послышался топот. Маньчжурские конники взлетели на гору. Ровный частокол пик, словно острый камыш, вырос на горе, ветер колыхал желтое знамя, лошади били копытами по рыхлому песку.
На Амуре из-за острова показались малые лодки, за ними — большие ратные корабли. Сабуров спустился с шатровой башни, поднял казаков, наказал строго нести караулы, забить наглухо ворота. Отобрал шесть казаков, через подлазы послал на крепостные стены, чтоб бежали к посадским избам, овины с соломой казаков Зазнамовых подожгли, избы, церковь, кабак и иные строения облили б смолой и тоже подожгли.
Загудел албазинский колокол. Пламя рванулось к небу, бурый дым затмил окрестности. Амур побагровел, красные всплески полыхали над водной гладью, метались от берега к берегу. Катилась по траве огненная волна, катилась к лесу, оставив за собой серый пепел да черные угли… Избы корчились в огне, трещали, церковь уподобилась огромной горящей свече, пламя и дым взвивались в поднебесье. И когда церковь рухнула, взлетела туча искр и пала на Амур. Албазинцы крестились.
Головная рать маньчжуров подойти в тот день к крепости не могла. Им казалось: албазинцы подожгли и посадские строения и крепость.
…Ночь светлела. На заре Сабуров сходил к пушкарям, самопальщикам, тайным доглядчикам. Просунув голову в черную щель подлаза, кричал:
— Пушкари!
— Чего тебе?
— Бейте по скопищу! Зазря порох не травите!
Пушкари храбрились:
— Эй, Ярофей, вдарим, аж небеса с овчинку ворогам померещатся!..
Сабуров взбирался на шатровые башни:
— Самопальщики! Зазря огнем не балуйте! Бейте, чтоб насмерть!
Ему отвечали:
— Потрафим, Ярофей! Гостей не обидим!..
У восточных подлазов в глубоких ямах варили смольщики осадную смолу; тут же жонки скручивали из соломы тугие пучки, их смолили и складывали в кучу, чтоб в осаде могли казаки, запалив, бросать те пучки, отбиваясь от врага огнем.
Ярофей смеялся:
— Жонки, какие добрые подарки сготовили!
— То, Ярофей, гостинцы малые, чтоб не сетовали на звонок! — отвечала Степанида.
День прошел. Богдыхановы войска разбились лагерем, воины осматривались. Когда рассеялся дым, немало удивились, увидев крепость. Крепость стояла серым утесом: огромная, грозная, глухая… Сабуров ночью успел снарядить и вновь послать в Нерчинск гонцов, чтоб рассказали о беде и просили подмогу.
Солнце бросило первый легкий луч, мелькнуло розовыми пятнами на башнях крепостной стены. Дозорный казак дал знак: к крепостным воротам через вал шел русский казак. Ярофей признал в нем албазинца. Маньчжуры взяли в плен его еще прошлым летом. Казака впустили в крепость через потайной лаз. Казак, желтолицый, измученный, молча вынул из-за пазухи узкую трубку и подал ее Сабурову. Это был второй богдыханов лист, лист грозный, писанный на трех языках: маньчжурском, китайском и русском. Китайский богдыхан, именуя Ярофея Сабурова Яло-фэем и албазинским наместником, повелевал кровь не проливать, Амур-реку очистить тихо и никогда на те рубежи ногой не ступать. Обещал богдыхан и почести, и награды, и милости… «Если же Яло-фэй, — писалось в листе, — станет поперек воли и начнет бой, воины богдыхановы крепость сожгут, людей побьют и Яло-фэя утопят в Амуре».