Царь встал, удивленно глянул на Спафария:
— К добру ли твои речи? Не разберу их, бояре!
Спафарий тихо ответил:
— Великий государь, во всяком деле сила уму уступает. Мудрость древних праведна: «Хотя ищешь мира, держись за меч…»
Царь усмехнулся:
— Запамятовал старец иное: «Взявши меч, от меча и погибнешь!»
Спафарий силился подняться, опустился, сказал глухо:
— Человек Руси ни мечом, ни серпом не шутит. Вспомни, великий государь, дела владык русских, прославленных от Святослава, от Александра Невского и от него по наши дни… Бывало ли так, чтоб Русь на бою изничтожена была? Аль пала бы перед ворогом коленопреклонной? Аль покорилась?
Бояре загудели:
— Праведные слова! На то она и Русью зовется!..
Спафарий сомкнул воспаленные веки, задыхался и кашлял.
Царь сказал:
— Коль замахнешься да не ударишь, сам побитым останешься…
По серому лицу старца легкой тенью проползла усмешка, желтые глаза округлели:
— Великий государь, бывает и так: «Устрашен враг сечью, а сражен умной речью!..»
Царь склонил голову, сошел с возвышения, старца обласкал.
И решил царь на том боярском сходе: китайскому богдыхану ни в чем не уступать и, хотя войны с ним не начинать, послать в Китай царского посланника, чтоб земли, на которых стоят казаки Сабурова, сумел он отстоять умным словом.
Пометы мои заветные
…Дули зимние ветры, стояла тайга, окутанная лебяжьим одеялом. Мелькали белые дни, лениво ползли синие ночи. Китайцы называли зимние дни короткохвостыми зайцами, а ночи — большекрылыми птицами.
Но вот солнце стало подыматься выше: уходила зима. Китайцы говорили:
— Короткохвостые зайцы скоро убегут, большекрылые птицы улетят.
Подули теплые ветры, спадали снега, зачернел Амур ранними промоинами. Наступила весна, а с ней ожили и леса, и поля, и реки. Очистился ото льда Амур и засверкал темной синевой.
Албазинцы зорко глядели на восток, дозорные казаки не спускали глаз с Амура. Миновала весна. Разгорелось лето. Рос и креп Албазин. Хлебопашцы успели посеять хлеб, ждали урожаев.
Многие албазинцы о войне забыли. Жонки собирались у колодца, судачили:
— Лето жаркое на исходе, грозы не бывало. Наступит на Амуре тихость.
Маньчжурская рать нагрянула внезапно. Прорвалась грозная туча, градом ударила по албазинцам: и не укрыться и не спастись. Маньчжурские ратные начальники помнили неудачи своего первого похода и теперь шли скорым ходом, полной силой. Их рать имела около десяти тысяч конников при сорока пушках. Вел армию именитый полководец, дядя богдыхана маньчжур Синь-готу.
Амур огласился неслыханным гамом, движение, столь могучее, всполошило всех обитателей Амура: и людей, и птиц, и зверей. Кочевые эвенки, побросав свои юрты и пожитки, бежали в леса и ущелья. Птицы с криками, оставив берега Амура, летели прочь, звери шарахались в страхе и разбегались по трущобам, оглушая тайгу беспокойным ревом. Прибрежные камыши и травы никли к земле, рыбы прятались в омуты и промоины.
В Албазине собрались восемьсот человек при восьми пушках.
Афанасий Байдонов и Ярофей Сабуров в чешуйчатых кольчугах и железных шлемах, взойдя на шатровую башню, оглядели полчище маньчжуров, велели все ворота закрыть и сели в осаду.
Богдыхановы корабли подплыли к Албазину и ударили из всех пушек.
Крепость стояла, ядра пушек не причинили разрушений.
Наутро воины Синь-готу плотными рядами кинулись на приступ. Албазинцы ни разу не выпалили из пушек. Синь-готу решил: у русских пушек нет, и смело бросил своих воинов в атаку на крепость. Афанасий Байдонов и Ярофей Сабуров с трудом сдерживали пушкарей. Когда головной отряд, состоящий из отборных маньчжуров и даурцев, подошел к первому валу, албазинцы ударили из всех пушек. Атакующие сбились в кучу, топтали друг друга. Албазинцы палили из самопалов, метали камни из пращей.
Пушкари Синь-готу сняли ночью с кораблей пушки и приволокли их лесом на гору, что стоит за крепостью. Албазинцы замешкались, они не ждали такого удара. У крепости развалились две башни; ядра ломали стены. Землянки и малые крепостные строения рухнули, много пало сраженными албазинских казаков.
Успех Синь-готу имел большой. Оттого бросал воинов смело на приступ крепости.