Стоявший впереди мужик в высокой татарской шапке, рваной ситцевой поддевке протянул:
— Ну-у…
— Вот те и «ну-у»! — передразнил его мужик с важным видом, с широкой, как лопата, бородой. — Птичье горло у парнишки, птицей должен бы родиться, а получилась ошибка — в человека вышел. Вот те и «ну-у»!
С площади уходили медленно. Долго еще судачили бабы, спорили мужики — все удивлялись Артамошкиному птичьему уменью.
Артамошка вспомнил про дом, про Палашку — затревожился.
Разбрасывая брызги грязи босыми ногами, мальчик летел домой. «Кабы не пришла мамка! Забьет!» — думал он.
Мать еще не пришла. Палашка с распухшими от слез глазами сидела посреди избы. Горшка с квасом на лавке не было, валялись вокруг лишь мелкие черепки. Полкаравая черного хлеба — единственный дневной запас всей семьи — лежал в ногах у Палашки. Мякиш она выколупала, как мышь, досыта наелась, остальное раскрошила, разбросала по полу. Она толкала грязную ногу в середину каравая и неудержимо хохотала. Вспомнив наказ матери, Артамошка похолодел:
— Ой, беда, горе!..
Палашка сидела в квасной луже и тянулась руками к Артамошке. Артамошка выхватил каравай, и слезы брызнули у него из глаз. Из середины каравая посыпались сор, черепки горшка, грязная тряпка. Палашка превратила корки каравая в склад для своего незатейливого имущества.
Артамошка с кулаками кинулся на Палашку, но руки опустились. Палашка, смешно оттопыривая губы, смотрела на него большими ласковыми глазами.
Мать пришла поздно. Не успела она откашляться и отдышаться, как Артамошка виновато сказал:
— Палашка горшок с квасом разбила… Мыши хлеб слопали. — Он исподлобья взглянул на мать, и по спине у него забегали мурашки.
— Артамошка, сынок… — тяжело кашляя, сказала мать.
Как громом ударило его. Бросился он к ногам матери, обнял ее колени и притих.
— Артамошка, в люди тебя хочу отдать.
— Кому?
— Либо в кузню, либо к плотникам и корабельщикам Сомовым.
— Страшно мне, маманя, как же я…
— Не страшись, сынок. Видишь, до могилы мне два шага, не могу я…
— А Палашка с кем?
— Палашку тетка Романиха берет…
Мать заплакала и ничего больше не сказала.
Воеводский служка
Тем временем в доме воеводы Ивана Гагарина дело большое вершилось. Новость птицей облетела государев двор, перелетела за толстые стены острога и дошла до горожан. Пришел государев указ: воеводу Ивана Гагарина сменить, на его место поставить воеводою Афанасия Савелова.
Писец Алексашка с караульным казаком, сидя на бревне возле поварни, разговаривали шепотом:
— Какого-то бог даст воеводушку? Строг был воевода Иван Гагарин… ох, строг! — вздохнул писец.
Казак посмотрел хмуро:
— Неумное болтаешь, Алексашка. Всяк воевода строг. Трудами же нашего воеводы новая крепость возведена, работные людишки да пашенные мужики в повиновении живут, мирно…
— Худой жир — горше хрена! — воскликнул писец. — Только вчера работные мужики похвалялись: мы-де до воеводского добра доберемся…
Прошел письменный голова, и Алексашка умолк.
…Новый воевода прибыл тихо, сел на воеводство тихо. Не прошло и месяца — застонали воеводские людишки: тяжела рука воеводы, крут и зол Афанасий Савелов, своенравный управитель. Не писаны ему указы государевы, вор и разоритель — всем насолил, всех обидел. Письменного голову поносит, приказчика ругает, поп на глаза ему боится показаться. Казакам жалованье не платит, гребет в свои карманы, угрожает в жалованье совсем отказать.
В субботний день собрал казаков воевода у своего дома, поднялся на крыльцо и сурово начал поучать:
— Вы, казаки — железные носы, сами себе добытчики. Из государевой казны вам платить разорительно.
Насупились казаки, разошлись молча.
Многих людей воевода с государевой службы выгнал. Письменного голову и приказчика поставил из своих близких людей. Приказал спешно служку сыскать, чтоб мальчонка был послушный, быстрый на побегушках — резвый служка, достойный его воеводского нрава.
Прослышали про это соседи Маланьи, научили ее пойти к приказчику.
— Иди, Маланья, — твердила тетка Романиха. — Ни в кузне, ни у плотников, ни у корабельщиков мальчонке дел нет. Какой он стройщик — дитя. Приказчик сиротские, вдовьи слезы услышит, возьмет Артамошку в служки. Мальчонка ногами быстр, умом не обижен. Пусть бегает, сыт будет…
Долго ходила, маялась Маланья, стояла у приказной избы, ждала, когда приказчик позовет. Дождалась, вошла в приказную избу. Сидел за тесовым столом рыжебородый мужик в синей поддевке. Лысая голова блестела, словно маслом облитая. Глаза у мужика черные, колючие, чуть с раскосиной, как у татарина.