* * *
Городок мирно спал. Но городской воевода князь Иван Гагарин уже проснулся. Наскоро плеснув студеной водой на лицо, он вытерся полотняным рушником с искусно вышитыми красными цветами, торопливо надел длиннополый кафтан, высокую с опушкой шапку и зашагал в приказную избу.
Письменный голова* уже находился за столом. Открывая дверь, воевода крикнул:
- Писца зови!
_______________
* П и с ь м е н н ы й г о л о в а - помощник воеводы,
исполнявший его приказания.
Писца Алексашку отыскали в казачьей избе, на печи. Задрав вверх рыжую бородку, он сладко спал. Письменный голова долго будил сонливого писца, толкая в бок длинной суковатой палкой.
Алексашка вскочил и, зная, зачем его будят каждое утро, схватил все письменное снаряжение и мелкими шажками засеменил по воеводскому двору прямо в приказную избу.
Воевода заждался. Едва писец переступил порог, воевода гневно сдвинул брови:
- Спишь, Алексашка?
Алексашка, маленький, рыжий, облезлый человечек в засаленной кацавейке, молча сонно двигал руками, нехотя развязывал мешочек. Из мешочка он вынул гусиное перо, кусочек голубой краски, деревянную чашку и песочницу. Постоял, почесался и, не торопясь, развел голубую краску. Воевода ткнул в чашку пальцем:
- Гуще, Алексашка, гуще! Великим государям будешь писать... Аль запамятовал?
Алексашка добавил краски, присел к столу на краешек скамьи, высвободил правую руку из рукава. Склонившись набок, он помахал рукой, чтобы добиться легкости в письме, и, взяв перо, сказал:
- Слушаю правым ухом.
- Обоими слушай! Двум великим государям пишешь, - оборвал его воевода.
- Обоими слушаю, - поправился писец.
Он начал выводить на толстой бумаге причудливые завитушки букв, но вдруг остановился:
- Отчего же, батюшка-воевода, двум великим государям?
- Не твоего ума дело, Алексашка!
Задумался воевода, отошел от писца, стал в оконце на небеса глядеть. В голове думы, как пчелы, роятся. Тяжкие времена. Иноземцы угрожают, гулящие людишки, озорной народ, своевольничают. Надобна крепкая царская рука. Был царь Федор; всех бунтарей, непокорных людишек хотел изловить, казнить, чтоб другие страшились, да руки у царя Федора оказались коротки умер. Управлять Россией стали два государя - братья Петр да Иван Алексеевичи, оба малолетки. Петру исполнилось десять лет, а Иван был старше, но нездоров, слаб умом. Российским государством правила их сестра Софья...
Воевода руку положил на горячий лоб: отогнал воспоминания - давно это было, лет десять тому назад. Теперь великий государь на Руси один - Петр Алексеевич, но брата его Ивана в грамоте надобно именовать - жив; хотя и безумен, а царский сын...
Воевода сурово свел брови, подошел к столу:
- Ну, начнем с божьей помощью, Алексашка...
Воевода диктовал:
- "Государям царям и великим князьям Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу, всея великия и малыя и белыя России самодержцам холоп ваш Ивашка Гагарин челом бьет. В нынешнем, великие государи, в 1693 году построил я, холоп ваш, в Иркутске новый деревянный город со всяким городовым строением и башнями и с воротами, с верхним, и серединным, и подошвенным боями. А того рубленого города посылаю чертежи и счет, во что то городовое строение стало и что там за работа сделана. Старый город пришел в ветхость и негодность.
А новые места самые лучшие для пашен, и скотный выпуск, и сенные покосы, и рыбные ловли - все близко. Ныне, великие государи, близ нового города кочуют с большим и малым скотом бурятские князья и стоят их зимние и летние юрты. Те бурятские князья имеют много храбрых воинов и городу угрожают приступом - велите послать в Иркутский городок свинцу да пороху, пушки да пушкарей".
Писец вытащил песочницу и густо посыпал песком по написанному. Письменный голова взял исписанный лист, свернул его в ровную трубку и перевязал шелковой тесемкой. На кончик тесемки налепил толсто сургуч и оттиснул на сургуче печать.
Гонец повез грамоту в далекую Москву.
ТАЙНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ
На окраине городка, в конце Работных рядов, стояла серенькая избенка Филимона Лузина, плотника и кузнеца, храброго мужика, мастера кулачного боя. Притулилась изба сбоку крутого яра, будто ласточкино гнездо под карнизом.
- Упадет, Филимон, изба-то! Упадет! - шутили соседи.
- Небось, не упадет! - отвечал Филимон.
На прошлой неделе был кулачный бой на площади. Бились казаки городские и казаки воеводского двора с пашенными мужиками да работными людьми. Сходились стенка на стенку, бились от восхода солнца до его заката. В том бою воеводский казак Никита Злобин выбил Филимону три зуба. Стал говорить Филимон с присвистом, будто ветер-сквозняк у него меж зубов гуляет. И прозвали с тех пор Филимона воеводские казаки свистуном. Затаил Филимон злобу. Вспомнились тяжкие старые обиды на воеводу. Дал себе Филимон зарок сжечь воеводский двор вместе с воеводой и его людишками.
Маланья, жена Филимона, худая, рослая женщина с усталым, бледным лицом и добрыми серыми глазами, ходила по избе, топая разбухшими сапогами; прогнившие половицы жалобно скрипели. Маланья возилась около большой чуть не в пол-избы - русской печи, громыхала горшками, то и дело посматривая в угол, где в лохмотьях спала маленькая Палашка.
Филимон валялся на печи и не выходил даже во двор: стыдно на глаза людям показаться.
Пришел брат Филимона - Никанор.
Маланья окликнула мужа.
- Филимон, брат к тебе наведался.
Филимон спустился с печи.
- Что, скулу своротили? - спросил Никанор.
- Отойду, мне не впервой.
- То-то!
Тщедушный, седенький, с кудластой бородой, Никанор не был похож на брата - широкоплечего, плотного и жилистого мужика. Глазки у Никанора маленькие, шустрые да хитрые, как у зверюшки. Из-под густых бровей они выглядывали насмешливо и добродушно. Наоборот, узкие, раскосые глаза Филимона смотрели в упор, пронизывая насквозь человека. И не зря говорили про Филимона: "Глазищи у него - огонь, так и обжигают, человеку нутро выворачивают".
Филимон закашлял.
- Ого, да у тебя и нутро-то не в порядках! Пей, брат, траву трилистник - трава та болезни гонит.
- Пью, - сурово ответил Филимон. - Как не пить!
Никанор подсел к брату, приник к уху:
- Расея наша матушка в слезах и крови тонет. В леса народ бежит, в леса...
- Отчего так?
- Слух прошел, что великий наш государь вскипел гневом на народ и повелел рубить и правого и виноватого. Обагрилась вся Русь-матушка горячей людской кровью и задымилась в чаду пожарищ. А бояре, да царские наушники, да палачи от радостей места не найдут - говорят: "В страхе, мол, государь-батюшка народ свой держит, и то правильно делает: народу, мол, надо устрашение превеликое, а то людишки и друг друга побьют".
- А народ что?
- По слухам, народишко люто обиделся. Схватили озорные людишки топорики, колья да дреколья, а кто саблю остру, а кто и пищаль огневую, и пошли на государя, на бояр да на палачей государевых... А смиренные в темных лесах спрятались, живут в тихости...
- Замолчи, Никанор! - озлилась Маланья. - Вырвут язык твой окаянный, вырвут!
- Умолкаю, - опустил голову Никанор.
Маланья вышла.
Братья подошли к оконцу. Филимон вздохнул:
- Смотри, Никанор, каковы дали небесные и лесные - светлы да заманчивы. Есть ли им конец? Сосет и гложет сердце: что за теми синими далями, какие земли, какие царства? Может, счастье-то, брат, там? А? - Он показал рукой на восток, где сизая дымка тихо плыла над далекой тайгой.
Никанор печально покачал головой:
- Непоседлив ты, брат, все бы искал да искал незнаемое, все бы шел и шел куда-то... Кто же тебя гонит? Живи в тихости...