Он положил видеофон на середину стола, нажал на голограмму, выползло светящееся окно и сфотографировало: моё растерянное лицо, улыбающегося Шэйна, двух удивлённых подруг и пустое место там, где должен был стоять ещё один парень. Но, видимо, он почувствовал себя лишним и ушёл задолго до того, как мы это заметили.
— Дерьмо какое-то, а не кофе, — заключила Рита.
Глава 3
Мы закрыли последнюю зимнюю сессию, и вышли на финишную прямую. Финальные месяцы обучения отводились на преддипломную практику и дописание научной работы. К нам всё ближе подбиралась весна. На улице витал плотный песчаный воздух, днём стояла сухая удушливая жара, ночью пустыня остывала и приносила с собой знойный мороз. Весна — моё самое нелюбимое время года. Зимой дешёвым защитным спреем хотя бы раз в день опрыскиваешься, весной приходится уже два раза в день, а летом так вообще. Кожу всё равно не спасает.
В целом, ничего не спасает.
Я забрала документы о преддипломной практике, завод выдал какой-то крошечный аванс — и это было больше, чем предлагал «Берлингер» в начале стажировки, но меньше, чем «Берлингер» давал в конце.
Мне, конечно, не хотелось сравнивать, но что я могла с собой поделать?
Я вспоминала. Много думала. Много рыдала. Много злилась. Много работала в этот учебный год, чтобы боль притупилась.
Мелкие деньги с заводской стажировки хотела потратить на еду — побаловать себя чем-нибудь вкусненьким, но мерное покачивание в вагоне поезда натолкнуло на мысль, что лучше купить что-то более долговечное. Я вышла на розовой ветке и неспешно побрела в сторону самого большого торгового центра, что только мог вместить в себя Акамар.
Здание было змеевидным — вытянутым и неровным по высоте. В нём кучковались разные магазины и кафешки, все они были соединены общим коридором, но при этом у каждого из заведений был свой вход с улицы. Я никак не могла выбрать, что именно хочу — одежду или бижутерию, поэтому глупо рассматривала витрины… вернее, голограммы с товарами, ведь все витрины были тонированы, защищаясь от солнца, и шла, шла, шла… И дошла до конца ветки, как раз туда, где крайние кафешки смыкались с домами оранжевой ветки.
И застыла. Напротив того самого кафе. Вспомнила свою озадаченность, когда Эван в первый раз потащил меня в поезд, мы проехали две ветки, чтобы оказаться тут. Уверена, он тогда выбрал ближайшее кафе, лишь бы спастись от жары и без лишних ушей объявить мне, что я участвую в битве стажёров. Кто ж знал, что это кафе станет… станет нашим местом, как бы пафосно это ни звучало.
Последний раз он сидел тут рядом со мной, обнимал, а я злилась, вырывалась, вылезала через стол. Ну и воспоминания, конечно. Ещё был латте. И писк оплаченного заказа. Эван никогда не позволял мне тратить свои деньги, всегда брал ответственность сразу за двоих.
Редкое качество. Очень ценное.
Которое он теперь демонстрировал… другой.
Сперва я не поверила, — всё-таки стёкла тонированы, можно случайно обознаться, — решила аккуратно проникнуть внутрь, смешаться с толпой и рассмотреть внимательнее. Это был он. Сидел в углу, а рядом с ним — та самая девушка, фельдшер, что помогала раненым во время теракта и подсказала, где найти пустынных байкеров. Что ж, я не ошиблась, когда заметила, что он ей нравится.
Но не думала, что она нравится ему тоже. А может, и не просто нравится? Может, он её любит? Они сидели близко, он закинул локоть на спинку дивана, она прижалась к мужской груди светловолосой головой. Что-то рассказывала и улыбалась, он задумчиво смотрел в окно.
Они выглядели такими милыми, безмятежными. С кофе на столе.
Невыносимо.
Я аккуратно пролезла через компанию входящих людей, выбралась наружу и втянула свежий воздух. Вернее, попыталась. Жара. Духота. Воздух стал плотным, вонючим, лип к легким и не желал выходить обратно. Я закашлялась.
Не знаю, почему меня до сих пор ранили такие вещи: казалось, всё уже давно отболело, все слёзы выплаканы, раны вспороты, перекроены и зашиты. Я давно перестала вздрагивать при упоминании его имени, отказалась от иллюзий, закончила фантазировать, как могло бы быть, если бы не… Я знала, что всё кончено. Знала, что по нему это всё не особо и ударило, у него жизнь продолжалась: новая фирма, новая работа, новая, более престижная, должность, новая любовь. Знала, что в той летней гонке никто ничего не потерял.
Кроме меня.
Знала, что мне нужно держаться. Что ни один из этих людей, у кого жизнь кипит и бурлит, не увидит моих слёз: я продолжила жить с высоко поднятой головой, со стойким намерением ворваться в хорошую жизнь несмотря ни на что. Один раз смогла? Почти.