Что тогда здесь делаю я? — подумал Кромпет.
Он довел Мироя до гимназии, кузнечиком прыгая по событиям. Виешвац, потом София, первая любовь, приятели, заснеженный речной берег.
Нет, мемматик уже не мог отделаться от ощущения, что все это ложь, фантазия, чужое искусство. Великолепное искусство, но не имеющее никакого соприкосновения с реальностью.
Тот же Баденауэрский конфликт…
— Они трусы, трусы! — кричит в ухо Мирою Застинич.
У Застинича порван рукав шинели, а верхняя губа превратилась в багровую нашлепку. Он прижимает к ней чей-то, не свой, платок.
В глазах Застинича плавают злость и слезы.
— Надо строить баррикады! — кричит он. — Пока эти трусы железной пятой…
С улицы доносятся хлопки выстрелов.
Мимо арки, в которой они укрылись, пробегает женщина с корзиной. За ней, как дети за матерью, катятся, подскакивая, яблоки.
Красные, зеленые.
Где-то недалеко трещит дерево — видимо, телега наезжает на угол дома, дико кричит лошадь. Звенит стекло.
Снова хлопки выстрелов.
Кришто Мирой испуган и воодушевлен одновременно, сердце его стучит телеграфным ключом, в животе подсасывает, руки в карманах сжимаются в кулаки.
— У меня есть револьвер, — шепчет Застинич.
— Откуда?
— От мертвого австрияка.
Они отступают во двор, вернее, это Застинич тащит Мироя от арки, а тот тянет шею, потому что слышит топот солдатских сапог.
Бомбой бы, с цеппелина, думается ему.
С улицы несется рев множества глоток. В окнах маячат бледные лица, почему-то все больше детские — одно, другое, третье.
— Дай мне! — говорит Мирой, выхватывая револьвер из пальцев друга.
Застинич смотрит…
Когда это? Это — когда?
Двести лет назад? Сорок лет назад? Какие, к чертям, австрияки?
Кромпета трясло. Старик еще спал, и мемматик, не церемонясь, потряс его за плечо.
— Господин Мирой!
— Что? Да-да…
Клиент раскрыл глаза.
— Я знаю, в чем дело! — зашипел Кромпет, не давая ему опомниться. — Дело в том, что вся ваша память — артефакт, — он потыкал в Мирою пальцем. — Фикция! Вы по крохам, по мемам вообразили себе ее. Это какой-то чудовищный конгломерат событий, которые вроде бы с вами происходили!
— Ай, глупо, — сказал Мирой, сжимаясь от тычков. — Зачем?
— Чтобы водить меня за нос!
— Мне что, нечего делать?! — взвизгнул Мирой. — Хватит!
Кромпет вздрогнул, опустился в кресло. Взгляд его уперся в чемоданчик, в обитые железками углы.
— Извините. Я что-то совсем.
— Зачем бы я вас приглашал, — Мирой запустил руку под рубашку, — если бы был уверен в своей памяти?
Он хрипло задышал, массируя себе грудь.
— Но если вы не уверены…
— Не во всей же целиком!
Кромпет стянул мем-диадему.
— Но я точно знаю, что ни цеппелинов, ни Баденауэрской резни, ни сотен и тысяч прочих деталей…
Мирой посмотрел на него усталыми глазами.
— Знаете или помните?
Кромпет почувствовал, что задыхается. Ковры, сумрак, пыль. Особенно пыль. Ковры, если их не выбивать…
— Что? На что вы… Вы полагаете, что я… — зашептал он внезапно севшим голосом. — Это смешно! Я все прекрасно… Вы же не думаете, будто это я… вместо вас…
Он глотнул пыльного воздуха и вытаращил глаза.
Ну, конечно же, четвертая версия, закрутилось в его голове. Дело может быть вовсе не в чужой памяти. Дело может быть в моей.
Он на мгновение зажмурился.
— Это невозможно.
— Но вы помните?
Взгляд Мироя стал цепким.
— Конечно! — уверенно сказал Кромпет. — Я же не стал бы… я помню…
Он осекся.
Пуфф! — взрывная волна толкнулась в стенки черепа изнутри. Он не помнил! Нет, помнил до обидного мало. Город, дом, пневматический экспресс. Нитка! Пожалуйста, нитка на брючине! Нитка — это важно.
Каждый день он едет…
Кромпет поморщился. Поездки не было в памяти. Сфера Гершеля, мозг достроил сам. Но хорошо, коттедж, жалюзи… Или это только картинка? Сосед!
А дальше, два дня назад?
Пустота. Боже мой, пустота! Лифт! Медведь! Лифт!
Мирой наблюдал, как лицо Кромпета комкает ужас. Они встретились глазами.
— Что со мной? — дрожащим голосом спросил Кромпет.
— Ничего, — ответил Мирой. — Совершенно ничего. Дело в том, что мемматик здесь я.
— Вы?
— Я. И город, конечно, не существует, это задник, если хотите, фон. И наши встречи не материальны, Альфред, они происходят в некой "черной комнате" вашего мозга.
— П-почему?
Мирой вздохнул.
— Я ваша страховка. Я не знаю, где вы путешествуете и как. Не знаю, в какой реальности и в реальности ли. Не знаю, с каким заданием и чье это задание. Я знаю только, что появляюсь здесь, когда ваша память начинает давать сбои. Когда она облезает, ветвится и трескается, когда эпизоды вашей жизни выщелкиваются в ничто как гильзы из револьверного "барабана". Когда вы сходите с ума. Тогда я восстанавливаю все, что вы успеваете утратить, мем за мемом, деталь за деталью. Это тяжело, но я не жалуюсь, я привык. Не первый раз и, уж наверное, не последний. Вы же здесь только для проверки на целостность. Чтобы не было отторжения.