В целом, я не встречал ничего, кроме положительных или нейтральных эмоций с той стороны. Снимая очки, пребывая среди живых людей, часто возвращался к неприятному перекосу. Соглашался, что все люди разные, что правила игры могут быть сложными и непонятными. Может быть, стоило попробовать посмотреть сквозь стёкла на более мрачные места, чтобы развеять парадокс доброты мёртвых. Но от одной такой мысли сердце сжималось и руки тянулись к глазам. Не хотел я понимать и знать, что происходит с болью и ненавистью живых после смерти. От одной мысли становилось настолько страшно, что я так и не решился поискать ответ, отложив идею на невозможный срок.
После принятия собственной слабости удалось перевести мысли в другую плоскость. Если зла на той стороне я не увидел, то грусти, конечно, оказалось предостаточно. Прощание, как мне кажется, никогда не вызывает искренней радости. Не только со стороны дышащих воздухом, уж поверьте. Больше всего мне запомнился бродяга, на которого натолкнулся будничным утром по пути на работу, поёживаясь от прохладного ветерка. Несмотря на ранний час, фонари уже погасли и люди вокруг наполняли собой улицы. Проходя вдоль стены храма, я замешкался и сбавил шаг. С музыкой пришли в голову вопросы: как давно и кем были собраны в ровные ряды кирпичи? Чем жили те люди и чем занимали свои сердца и головы их потомки сейчас? Даже не заметил, как быстро и каким образом стёкла возникли перед зрачками.
Да, мне никогда не встречались призраки из далёкого прошлого. Да, я не видел душ на службах. Но правила это или исключения: наверняка сказать затрудняюсь и сейчас. В добавок не составляло особого труда просто смотреть по сторонам и раскладывать по местам мысли. Очки словно чувствовали необходимость, ложась в руку за секунду до верного момента. Потому что около входа на территорию храма я сразу отметил одного из просящих подаяния. Мужчина стоял на привычном месте, в той же компании, но всё-таки отличался. Потому что умер, ни вчера так чуть раньше. И ждал не случайных прохожих.
Собственно, просить мелочи завсегдатаям пока не приходилось. Парочка товарищей не с пустыми руками вернулась из ближайшего магазина, успешно дождавшись положенных часов. Оживлёнными на всей улице оказались только бездомные. Даже деловитыми, среди не проснувшихся до конца прохожих, бредущих в самую рань. Но просящие говорили заметно тише обычного, не встречаясь взглядом. Скорее всего чувствуя, что рядом в последний раз с ними стоит мертвец. Не знаю, каким органом тела или какими фибрами души: что-то в восприятии проскальзывало почти у каждого, поверьте.
Привычное лицо с земляными оттенками уже не передёргивало от кашля. Потерянный застывший взгляд смотрел мимо компании, в которой мужчина собирал подаяния все последние месяцы, пришедшие на память. Может и раньше, точно не скажу. Но клетчатую плотную рубашку, местами затёртую, я на нём уже видел. Сейчас она смотрелась слишком лёгкой, надетой не по погоде. А такие люди одеваются осмотрительно. Ещё перед ногами в привычном ряду не хватало миски для денег с чёрным пакетом, одетом поверх. Может и для больших, но не способных заметно продлить жизнь на улице. Упёртый то ли в пустое место, то ли в основание стены взгляд не позволял прочесть мысли по каким-либо жестам. Опущенные руки висели без движения, взъерошенные волосы не мог растрепать ветер.
Я чуть замедлил шаг, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание, будто выбирая почище дорогу под ногами. Успел увидеть боковым зрением, как мужчина поднял глаза к вершине храма, слегка склонив на бок голову. Глубоко вздохнул и застыл на миг. Вокруг замерших глаз остановились сети морщинок. Время в последние годы натирало на лице следы пережитого с большей силой, пока мужчина пропускал и отдавал больше самого себя в пустоту. Теперь следы замерли, а дни и годы потеряли свою связь с уставшей мимикой. Стоило мне моргнуть и протереть глаза, как пустота полностью оставила за собой освобождённое место. Ставшие бесполезным очки сразу обрели свой вес. Я снял их и аккуратно убрал, как только прошёл мимо ворот. Осталось ощущение конца книги, где недосказанность казалось явной с самой середины. И ничего.
В самом начале я не мог и представить, что обладание тайной когда-то станет невыносимо. Слишком тяжело. Не из-за распирающей важности, не из-за страха или смены осознания мира, а от простых правил, неизменных по эту сторону очков. От невыносимой физической боли, от которой хочется выть. Сейчас в моём пространстве за глазами мысли ещё путаются и повторяются, порой в нарастающем гуле, порой в форме головной боли. Тело ещё болит, особенно в местах ударов по костям. Но что-то боль расчистила, это уж точно. И ей никогда не уйти. Одни сутки вместили в себя больше перемен, чем предыдущий год. Честно, я не сам выбирал, уж поверьте.
Тот день начинался бодро и солнечно. Я гулял, времени оказалось предостаточно и решение взять с собой очки не было спонтанным. Мне уже нравилось смотреть вокруг и подмечать что-то необычное. Порой казалось, что стёкла начинали работать несколько иначе. Пару раз я замечал что-то рядом с живыми людьми. Что-то не связанное с возвращением мёртвых. Очки учились или учили, а я этому радовался и ничего не подозревал. Привык ожидать за поворотом новый день, совсем не примеряя обратное. Не подстроился под происходящее, а беззаботность и пренебрежение осторожностью не казались ошибкой.
Плохо помню весь день в целом, но могу с закрытыми глазами перемотать происходящее, задерживаясь на особенно ярком. Словно выкрутили у памяти светоёмкость, оставили только самое насыщенное в отдельных кадрах. Поток машин с рёвом проносится под ногами, пока яркие жёлтые лучи пробиваются сквозь пыльные и местами расписанные стёкла надземного перехода. Людей не так много: кто-то спешит по работе, кто-то отвлёкся на собственные дела, кто-то не спеша прогуливается. Много шума и достаточно голосов: мальчик кричит на руках у матери, внизу проносится особо слышный мотоцикл, рядом мужчина кричит в трубку телефона. Поток людей разношерстный и случайный, не цельный. Высматривать что-то, ещё не зная предмета поисков, мне интересно. Я даже не сразу замечаю нищую мадонну с ребёнком и уже почти отворачиваюсь. В последний момент возвращаю взгляд. Потому что вижу знакомую мне девушку, первую из многих по ту сторону очков. Пропавшую без вести мать, которая вновь собирает всё внимание так, что я покачиваюсь и останавливаюсь. Резко, словно упираясь в стену.