Пока меня одевали, правильный сказать — готовили к выходу, я попытался заново припомнить правила международного этикета и незаметно сполз на память детства — праздничные ужины у папы с мамой.
Сперва стол покрывали белой праздничной скатертью, потом на скатерть ставили приборы и начинали выкладывать закуски. В круглых тарелках лежали тоненькие кружочки колбас, ветчины, буженины, в продолговатых тарелочках нежились в масле шпроты и сардины. В глубоких мисках горбились разнообразные салаты. Еще были тарелочки с огурчиками, грибами, помидорами. Между ними выстраивались бутылки с вином, водкой и коньяком. Женщины пили вино, Мужики пили водку или, как папа — марочный коньяк. Чья-то супруга в детстве всегда говорила одному из гостей, чтоб он не пил каждую рюмку до конца, “не на поминках”, мол. Но он кивал ей: “да, милочка”, - и все равно пил до конца.
Вино или шампанское наливали и детям. Чуть-чуть, на донышке. И тогда они чокались вместе со взрослыми. Бокалы звенели, как хрустальные колокольчики.
Потом закуски убирали, мама торжественно вносила горячее. Иногда это был гусь, иногда — индейка, иногда — жареное мясо с картошкой и зеленым горошком. Мясо бывало зажарено куском и он никак не мог научиться отрезать от этого куска маленькие кусочки тупым столовым ножом. И удивлялся, как это получается у взрослых.
После горячего взрослые вставали из-за стола, мужчины уходили купит на балкон, а женщины шли с мамой на кухню. Он же с детьми шли в папин кабинет, рассматривали его игрушки или возились, как плюшевые медвежата.
Потом из столовой слышались звоны чайного сервиза, все вновь собирались за столом, и мама вносила блюдо с тортом.
Мама обычно пекла один из трех тортов: наполеон, безе или шоколадный. Наполеон ему в детстве не нравился, что вкусного в слоеном пирожном с белым кремом, пускай даже это пирожное огромное и круглое. Безе ему тоже не нравился, он не понимал вкуса сахарных яичных белков, из которых делалась большая часть торта. Зато шоколадный торт он обожал. Это был толстенный торт из нежного бисквита, с тройным слоем крема, а поверх торта лежали неровные куски шоколада…
— Что вы говорите, Ваше Сиятельство?
— Я говорю, вы там на кухне толчетесь, торт сегодня будет?
— Конечно, с белым кремом, слоеный коржами. Белое безумство называется.
— И тут пролет, — вздохнул я. — Хорош болтать, все надели.
— Так-то все, кроме амулетов. Мы их не имеем право трогать. Вы их наденьте и мы застегнем рубашку и повяжем бабочку.
Я оглядел себя в начищенный лист какого-то металла. И отметил, что изготовление зеркал может принести хороший барыш. «Да что это я — одернул, — небось княжич, а не купец».
— Одно другому не мешает, — сказал вслух и, не обращая внимания на озадаченные мордашки прислуги, вельможно двинулся в залу. Тело после тренировок с нагрузками и целительной магии казалось легким и умелым, но я понимал, что это не так. И что по сравнению с гвардейцами я пока еще тюфяк тюфяком!
Если бы я сразу обращал внимание на детали быта в замке, то не был бы так удивлен столовому этикету. А ведь обращал внимание на неудобство двузубой вилки, когда ел пулярку.
В общем, фамильный обед в малом зале был, конечно, вполне чинным и торжественным. Все оделись празднично. Ну как все — я и мама. И множество слуг. Было пять перемен блюд и было вкусно, хотя местная кулинария особым разнообразием не отличалась: много птицы и разного мяса, немного худосочных овощей и полное отсутствие плебейских каш. Хлеб и выпечка тоже не блистали разнообразием: пирожки, булочки и лепешки. Ну а столового этикета тут, в сущности, и не было в том разнообразии, как на Земле в 21 веке. Оно и понятно — этот этикет диктовало кулинарное обилие и разнообразие многих народов, населяющих мою планету. А на этой слияние рас еще не произошло, транспорт пеший или четырехногий, а кулинарные изыски не имели достаточно производных, так как земледелие еще не приобрело размаха Как я заметил, ни картошки, ни помидор еще не культивировали. А пренебрежение аристократов к зерновым ничем иным не объяснить, как породной глупостью. То-то на меня косились поварята, когда я попросил кашу с мясом!
Но по порядку. На столе у моего места напротив мамы (во главе стояло высокое полукресло для отца) стояли две миски, одна с водой. И лежали двузубая вилка, деревянная ложка и острый нож, все с правой руки. И ни для кого не имело значение в которой руке ты это «богатство» держишь. Тем более, что и процесс еды свершался руками… вон мама, придерживая вилкой, ловко нарезала ножом здоровенный кусок мяса, начала кушать, макая эти кусочки в плошку с каким-то соусом, а в левой руке держала лепешку, изредка от нее откусывая. Потом взяла в чистую левую бокал и приглашающе кивнула мне.