«Вот и слава богу, — думал Грицько, возвращаясь на свой Белебень. — Ну вот и хорошо!» — в десятый раз на протяжении дня повторял, как заклинание, иногда даже вслух, не замечая этого в какой-то странной для него самого печали…
Однако уже на следующий день возобновил свои встречи с Ивгой. Ходил уже к ней не таясь. Да и от кого должен был таиться? Только теперь понял, что все время скрывал свои отношения с Ивгой только ради Ориси. Даже и после того, как вышла замуж. Потому что думал… Ну, а раз такое дело!.. Да, видно, пора уж и о своей женитьбе подумать. Тем более что медлить с этим дальше и нельзя было. Выздоровела Докия Петровна. Не совсем, но уже подменяет — на урок, на два — Макара Ивановича. Неделя времени минет — и придется Ивге, временно заменявшей Докию Петровну, вернуться в свой Славгород. При одной мысли об этом у Грицька сжималось сердце. Сразу же возникала в воображении славгородская «Украинская книгарня» и Ивга, какой впервые увидел тогда: белолицая красавица со строгими глазами, в темном, закрытом платье. «Ну чисто тебе монашка!» — подумал тогда, любуясь ею, как и каждый из мужчин-покупателей, по-видимому, завсегдатаев здешних, безнадежно влюбленных в нее… Но то было тогда. А что могло бы сдерживать ее теперь, когда поедет, так и не дождавшись его предложения, а значит, обиженная им, обманутая. Разумеется! Ведь имела бы все основания думать о нем, своем «суженом», как про обыкновенного бабника или хахаля, которому только и нужна была для постели… А в таком настроении женщине, да еще с таким характером и темпераментом, только и остается, что и самой!.. Дабы отвратить эту опасность, Грицько решился наконец узаконить браком свои отношения с Ивгой, откинув все возражения здравого смысла. И то, что на целых пять лет старше его, хотя с виду нельзя было дать ее тридцати лет, и то, что до сих пор была для ветробалчан «Галагановой полюбовницей» (да, очевидно, не скоро и отвыкнут от этого прозвища!); и то, что в нелегкой крестьянской работе будет никудышной ему помощницей… Ивга дала согласие. Но что касается «немедленно» — Грицько хотел в следующее воскресенье и венчаться, — лишь пожала плечами: не видела причины для такой спешки. «Разве мы и так не живем с тобой как муж и жена?! Да и метрики нет при мне, дома, в Славгороде». Ну, это была явная отговорка! Долго ли ему в тот Славгород лошадьми смотаться. Стало быть, была какая-то другая, истинная причина.
Тайна раскрылась на следующий же день. Вечером, не успел переступить порог, как Ивга кинулась к нему крайне встревоженная: «Ой, Гриць, спасай меня, я такое натворила!» Грицько тоже забеспокоился, но как ни допытывался, она молчала. А потом перевела разговор (так думалось тогда) совсем на другую тему: спросила, не знает ли, за что милиция арестовала погореловского денщика Власа. Грицько точно не знал, но слышал, будто бы за то, что с какими-то юнкерами связь имел. Чепуха какая! Но Ивга еще больше встревожилась и бессильно опустилась на стул, покачала головой: «Нет, Гриць, не чепуха. Сидит в классе, целую неделю уже скрывается в школе». Никогда еще Ивга не видела Грицька — сама позже призналась ему — таким страшным в гневе и возмущении и таким грубым. Ко всему, как видно, еще и ревность помутила голову. «Э нет, спасайся теперь сама… Так тебе и нужно, дурехе! Чтобы знала, как якшаться с контрой!» Но после того как эта «контра» стала перед ним в виде лопоухого юнца лет семнадцати, с испуганными глазами на покрапленном веснушками, безусом, почти девичьем личике, сразу же успокоился и примирился со свершившимся фактом. Не выталкивать же мальчишку за порог, да еще прямо в руки тому шальному Теличке. Тем более что все равно этим Власу не поможешь. Другой выход нужно искать. До утра еще далеко, что-нибудь придумает. А ночью — успокаивал Ивгу — милиции в школе не будет. Знает Антон, что он ночует у нее, не осмелится. Но как его сюда занесло? Ивга все рассказала: неделю тому назад привез его Павло из города, переодетого в женское платье. Как снег на голову, без всякого предупреждения, не подумав даже, что у родителей устроить нельзя из-за Веруньки. Стал уговаривать ее, чтобы поместила в своей комнате. На те несколько часов, пока ученики в школе. А вечером будет переходить с раскладушкой в класс до утра. Подумала, все взвесила — за и против — и согласилась. «А что могла сделать? Сам говоришь, не вытолкать же за порог. И тогда не везти же было Павлу его назад в город, в руки муравьевским головорезам. Да. И потом…» Но вовремя сдержалась и, как ни допытывался Грицько, не сказала, что имела в виду. Чуть было не поссорились из-за этого. Грицько попытался было закончить ее оборванную фразу: «Да и потом… ведь не чужой, — ты это хотела сказать? — а племянник (намек на Галагана), как ни есть родич, десятая вода на киселе». Ивга укоризненно покачала головой. «Ну и хам же ты, Грицько! — И добавила загадочно: — Да ты сам это скоро поймешь, какой ты хам! Руки будешь целовать мне, только бы простила. Но я еще подумаю!» О свадьбе в тот вечер не было разговора. Да и в следующие дни тоже. Происходило это уже в конце февраля. Призванные Центральной радой немцы прорвали фронт. Оккупация Украины была уже только вопросом времени. Возможно, и это в какой-то мере, думал Грицько, заставляло Ивгу не спешить с замужеством. Такая уж, видно, его доля щербатая! Вторично такое самое положение: и на Орисе тогда осенью четырнадцатого года не успел жениться — война не дала, и теперь — на Ивге. А впрочем, и не было в этом сейчас настоятельной необходимости. С того времени, как Макара Ивановича волостной ревком назначил заведующим детским приютом, открывшимся в имении Погорелова, Ивга оставалась в школе по крайней мере до конца учебного года. Так и жили, невенчанные, до самого прихода немцев в Ветровую Балку. Когда уже и в ревкоме не осталось никого, кроме сторожа. Некоторые отступили с воинской частью красных, что проходила из Славгорода на Полтаву большаком, кое-кто вместе с председателем волостного ревкома Кандыбой, оставленные в подполье, ушли в лесное село Подгорцы. Исчез и Грицько — вместе с Лукой Дудкой подались в Зеленый Яр, неподалеку от Подгорцев, к родичу Луки.