— Люся! — послышался с порога голос матери. — Ты не забыла, что вам с Ирен нужно уходить к шести часам?
— Нет, не забыла, мама. — Людмила взглянула на часики. — Сейчас еще без десяти шесть. — Она поднялась по лесенке на несколько ступенек, оглянулась. — Мама, ты ведь знаешь, как мне не нравится, когда ты сама роешься в книгах.
— Может, и мне кое-что не нравится в тебе! — подчеркнуто произнесла мать.
Отыскав нужную книгу, Людмила спустилась.
— Условие, Павло Макарович: вы книгу не зачитываете.
— Ну конечно.
— Я и так нарушаю дедушкин завет: чтобы ни одна книга не выходила за пределы этих стен.
— О, если так, то как же я могу взять?
— Нет, почему же! Я надеюсь, что вы не забудете вернуть ее до вашего отъезда.
— Я могу даже завтра…
— Нет, нет. В конце концов, это ведь не к спеху. Вы занесете ее перед самым вашим отъездом. А теперь прошу меня извинить. Я действительно не хочу опаздывать. — И подала руку.
Павлу ничего больше не оставалось, как пожать руку девушке, поклониться хозяйке дома и уйти.
«Что сей сон означает?» — напряженно думал Павло, стоя у вешалки в передней. Что разговор о книге имел подтекст, в этом не приходилось сомневаться. Ясно было, что девушка оттягивает ответ на его признание в любви. Каков-то он будет? Очень возможно, что она связывает свой ответ с его отъездом, не желая после отказа даже случайно встретиться с ним. И это повергло Павла в отчаяние. Но тотчас же иная мысль, и, пожалуй, не менее вероятная, подоспела ему на выручку. Может, и не в этом дело. А просто, как девушка умная, к тому же осторожная, она не хочет связывать себя ничем до того, как окончательно выяснится перспектива его дипломатической карьеры, то есть до его вызова в Киев.
Так то в холод, то в жар бросало Павла все время, пока он одевался, пока коридором шел к парадной двери. Озабоченный, он даже не заметил, что за ним шла горничная. И только когда перед самой дверью она опередила его, он обратил на нее внимание и вспомнил вдруг:
— Да, Наталочка, как это получилось так, что я звонил, звонил?..
Девушка, открывая дверь, усмехнулась.
— А вы какую кнопку нажимали?
— Эту.
— А она отключена. Эту нужно. — И показала почти незаметную кнопочку под цвет дверей. — Теперь будете знать? — И вдруг в ее лукавых глазах точно мелькнули хитрые лисички. Добавила интимным шепотом: — Не забывайте же теперь нас! Заходите.
У Павла просто дух захватило. Лишь потом, когда дошло до сознания, понял — почему. И невольно всплыл в памяти афоризм какого-то французского писателя: «Нет лучшего барометра в сердечных делах госпожи, чем ее горничная». Это верно! И сейчас этот «барометр» так определенно показывает ему на «ясно». А он, дурак, ломает себе голову.
Не чувствуя ступенек под ногами, он словно на крыльях спустился с лестницы. Остановившись на минуту, вынул пачку папирос, но, чтобы закурить стоя на месте, у него уже не хватало терпения. Чиркая на ходу спичку за спичкой, он быстро шагал, не глядя перед собою, и на углу налетел на двух прохожих.
Уже смеркалось. Только по ушанке узнал Бондаренко, а с ним — в шинели… «Неужели Кузнецов? Но каким образом? А может быть, это лишь показалось?..»
Диденко пристально всматривался в полумрак.
— Федор Иванович! — крикнул он.
Бондаренко остановился, а солдат продолжал идти неторопливой походкой.
— Добрый вечер! — Павло подошел к Бондаренко. — А это кто, не Кузнецов?
— Зачем вы меня позвали?
— Еду завтра в Ветровую Балку. Может, хотите что-нибудь передать родным? Я охотно это сделаю. Может, Гармашихе гостинца какого?
— Нет, спасибо, я в ваших услугах не нуждаюсь, — холодно ответил Бондаренко. — А от себя… почему бы вам и в самом деле не повезти «гостинца» тете Катре? Как-никак не совсем ведь чужие!
— А я не забываю об этом. И никогда с пустыми руками не являюсь. Вот и на этот раз…
— На этот раз повезите ей газету от сегодняшнего числа со своей передовицей.
— Читали?
— Пробежал. С большим отвращением. Особенно то место, где вы хлеб-соль подносите гайдамакам. Это место и прочтите ей. Вот тебе, мол, тетя Катря, беднячка Гармашиха, такая от меня благодарность. За то, что, как родного сына, грудью своей выкормила. На свою голову.
— О, даже так? Ну, знаете… — Диденко ничего не добавил больше, повернулся и словно провалился — исчез в сумерках.