— О! — с притворным удивлением сказал он. — А я тебя, Гусак, и не узнал сразу.
— Разбогатею, значит! — ответил Гусак.
— И кто бы говорил! — подал голос от перелаза часовой, затем подошел и тоже сел на колодах, пристроился к Грицьковому кисету. — «Разбогатею». Да у тебя и так денег — куры не клюют!
— А ты считал?
— Нехитрая штука и, посчитать! — Он помолчал, пока свертывал цигарку, а потом продолжал: — Каждый месяц раза два в город мотаешься? Мотаешься. С продуктом всяким, а оттуда — с товаром. Одних иголок сколько этим разом привез? Да платков, да печатного мыла?.. А что ни иголка — то и яйцо, что ни кусок мыла — то и фунт масла, а то и кусок сала. Какая ж девка устоит против такого соблазна и не стащит у матери из кадки!
— Э, не завидуй, Свирид! — сказал Гусак, щелкнул зажигалкой — дал прикурить обоим. — Хреновая нынче коммерция. Одну езду взять, пока до Полтавы той доберешься… Да еще как! Коль не на крыше вагона, то на буфере. На ветру, на сквозняках. В вагон боязно — сыпняк, да хоть бы и отчаялся, не протолкнешься… Нет, завидовать нечему.
— А я и не завидую. Чай, вижу: от самой весны через те сквозняки из чирьев не вылазишь!
— Вот же. Да и в самой Полтаве — идешь по улице, а душа в пятках. Каждого немчуры боязно: а что, ежели заподозрит лесовика в тебе, в документе ж видно, из какой волости. На всю губернию слава уж пошла. Докажи ему, что ты не верблюд. Нет, надо с этим делом кончать. Побаловался трошки…
— Не бреши! — добродушно сказал Свирид. — А амбар для чего строишь, если не под лавку? Зачем дверьми на улицу? — И кивнул головой на амбар рядом.
— Так это твой двор? — почему-то удивился Грицько.
— Отцовский пока что. А ты чего к нам забился? К Кандыбе?
Грицько, еще подходя к колодам, предвидел такой вопрос и в ответ ничего лучшего придумать не мог: не к Кандыбе, мол, а к Цыбулько. За справкой. Ведь все ревкомовские архивы сюда вывезли. Потерял отец квитанцию об уплате денег в земельный комитет за бревна, вывезенные из леса зимой. И теперь волость требует, чтобы возвратили все дерево. Или квитанцию предъяви. Не знаю, вызволит ли Цыбулько.
Кто знает, поверил ли Гусак ему, но сказал:
— Ну а чего ж. Напишет, печать поставит. А пометит задним числом. Но погодь, чего же мне Приська говорила… — и умолк, насторожился. Прислушался и часовой, потом вскочил и отошел к воротам.
Во дворе послышались голоса, и высокий тенорок крикнул: «Свирид, открывай ворота!» Часовой открыл ворота. И со двора выехала пароконная бричка, полная людей. Двое сидели на заднем сиденье, двое — на передке, рядом с кучером сидел человек с винтовкой, зажатой между колен. Завернули к площади.
Возле ворот осталось двое, и обоих Грицько сразу ж узнал — и долговязого Кандыбу и приземистого обладателя тенорка Цыбулько, бывшего секретаря волостного ревкома, который был сейчас при Кандыбе одновременно и адъютантом и начальником штаба. Часовой негромко что-то доложил им. «Где же он?» — спросил Кандыба.
А Грицько уже подходил к ним. Пожал руку тому и другому.
— Очень кстати, — сказал Кандыба, но в голосе не чувствовалось привычной для Грицька приветливости. — А то уж собирался завтра гонца посылать.
— Что такое?.. — насторожился Грицько.
— Партийное собрание назначено на завтра, на утро. Общее для обеих фракций. А потом — сбор всего отряда. Про несчастье с Невкипелым Тымишем слыхал?
Грицько сказал, что встретил Захара с Орисей по дороге сюда. А до этого слышал от одной ветробалчанской женщины, вернулась нынче из города. Хотя душа и до сих пор не может поверить в это.
— Как же это случилось, беда такая?!
— Да кто же из нас был при том! — И уже на ходу: — У самого голова как не треснет от дум, а не могу уразуметь, как это стряслось!
— А эти, что приезжали?
Кандыба даже остановился, пораженный, пристально глянул на Грицька.
— А ты это откуда взял? Ну… что они могли больше нас знать про Тымиша? Откуда ты знаешь, кто это был?
— А я и не знаю, просто догадываюсь, что начальство какое-то, — ответил Грицько, очень удивленный таким поворотом разговора и тоном Кандыбы. Хотел было пояснить, почему догадался: кто же, кроме партизанского начальства, осмелился бы «мылить шею» Кандыбе! Но тогда нужно будет сослаться на загадочную реплику Гусака: «Не мылкое, видать, мыло!», а выступать в роли легкомысленного собеседника Гусака, неспособного даже пустую его болтовню пропустить мимо ушей, ему совсем не хотелось. И он ничего не прибавил больше. Наступила довольно долгая пауза, и наконец Кандыба ее нарушил: