— Ну что ж, хлопцы, — переждав, пока стих гомон, вызванный появлением Саранчука, которого тут хорошо знали, но не часто видели, сказал Кандыба, — выходит, с легким паром можно нас!
Хмурое молчание в ответ воцарилось за столом. Наконец отозвался Самойло Корж, командир второй Песчанской сотни:
— А коли разобраться, то совсем зря они песочили нас. В чем же тут наша вина? Какая ж это авантюра, ежели все было так хорошо подогнано. А что не выгорело… Всего не предусмотришь!
— Не в этом дело! — воскликнул бойкий и горячий Гнат Ажажа, командир четвертой Журбовской сотни и одновременно секретарь большевистской ячейки отряда. — На этом факте у них лопнуло терпение. А вина наша не в этом. Уж больно медленно раскачиваемся. В других местах — слышим ведь да из газет знаем — земля горит под ногами оккупантов, а мы тут… Да, правда, пилить-строгать куда спокойнее. Но разве мы для того здесь, чтобы подгорян обстраивать? В каждом дворе если не хату новую поставили, так амбар или сарай…
— Однако еще и поныне в долгу у них, чтоб ты знал! — сказал Кандыба. — Как ты скоро забыл, Гнат, великий пост! Когда и сам колодой лежал в сыпняке среди сотни других. И кто ж вас выходил, на ноги поставил, как не те же подгорцы! Отрывая ото рта у себя, у детей своих молока кружку, а то и хлеба кусок…
И Кандыба ничуть не преувеличивал тогдашние лишения. Невольно вспомнил сейчас то время, как только не корил себя, что, будучи тогда председателем волостного ревкома, сам же и разрешение давал продагентам всяким под метелку вывозить все из сельских амбаров, в том числе и в Подгорцах. Поэтому и натерпелись нужды потом. Пока, — а это было уж где-то после пасхи, — не пустили под откос свой первый эшелон с зерном, шедший в Германию, и не завезли себе в Подгорцы пшеницы подвод десятка три. Одну ходку только и управились сделать, а там и дорогу развезло. Вот и кончается запас уже, на неделю если хватит — и то хорошо…
— В других местах, говоришь, — оторвавшись от беспокойных дум, продолжал Кандыба. — Может, у других не так связаны руки, как у нас.
Наступило молчание. Саранчук подождал немного — может, кто-нибудь попросит пояснения у Кандыбы, но потом сообразил, что, очевидно, на совещании шла об этом речь и все, кроме него, знают, о чем говорит Кандыба. Поэтому спросил:
— А чем же связаны руки у нас, Лукьянович? Ежели не секрет, конечно.
— Да какие же у нас от тебя секреты! Вяжет нас прежде всего наш «лазарет». Небось и нынче не меньше сотни в сыпняке да в испанке лежат вповалку по клуням. Ежели б не Харитина Даниловна наша, не знаю, что делали бы. Хоть караул кричи! Вот и доводится все время… — нашел наконец подходящее слово, — балансировать, чтоб не переборщить. — Не будучи уверен, что Грицько понял его, добавил: — Пока не очень донимаем немцев, то и они, вишь, не очень нас беспокоят. А иначе… — И уж теперь обращаясь ко всем: — Иль думаете, большая трудность для них пробиться сюда, в Подгорцы? Одного полка хватит. А мы что выставим супротив них, ежели бо́льшая часть отряда — с вилами да косами?
— Как во время Колиивщины! — бросил реплику Тригуб, командир третьей Михайловской сотни. — А меж тем на дворе как-нибудь век двадцатый, а не восемнадцатый.
— Спасибо, что подсказал. Истинно! И оружие у них современное. Да и хватает его, — продолжал Кандыба. — И пулеметы, и минометы, а будет нужно, так и за артиллерией дело не станет.
— И до каких же пор будет продолжаться это, не знаю, как и назвать, перемирие, что ль? — спросил Ажажа.
— Вчера бы спрашивал. Вчера бы и сказал, потому как думал, вот-вот вернутся хлопцы из Славгорода, а сегодня уж ничего не знаю. Будем завтра вместе думать. Одно только знаю, прежде всего нужно «лазарет» наш ликвидировать. Раздать больных по людям; тайком, ночью развести по окрестным селам. Развязать руки себе, иначе… Нужно трезво смотреть на вещи. Особенно нынче, когда лопнула пустая наша надежда таким легким способом разжиться оружием — у них же самих. Лопнула, как мыльный пузырь. А ты говоришь, Самойло, все так хорошо было подогнано. Эге, лучше некуда!