«Да, вряд ли он «святой» в свои двадцать пять лет, — размышляла потом в одиночестве, пребывая в течение нескольких дней под впечатлением от этого разговора. — Но не такой уж, наверно, и грешник большой!» И, кажется, была права. Если бы бабник, то уж это как-то проявилось бы за месяц. В частности, в его отношении к ней. Но абсолютно никаких претензий в этом отношении она к нему не имела. Серьезный, умный, искренний парень, очень сдержанный, а после того случая — не слишком ли даже? И долго потом словно бы чувствовал себя виноватым в чем-то перед ней. Не за то ли свое демонстративное молчание на ее полушутя заданный вопрос о его холостяцких делах? Не раз порывался искупить свою вину — подводил разговор к этой теме, но она сама теперь упорно уклонялась от подобных бесед. Оглядываясь теперь на свои с Артемом отношения в течение целого полугода, уверена была, что, если бы тогда уже сказал Артем про Христю и Василька, их отношения развивались бы совсем не так, как они развивались в условиях полного ее неведения. Собственно, про Василька он тогда и не мог бы еще ничего сказать, ибо сам не знал. Но разве это не выяснилось бы и другим путем! Зная, где Христя работала, разве она не постаралась бы встретиться с нею? Ведь часто бывала и на ее табачной фабрике. А значит, узнала бы и про ребенка от Артема. И, безусловно, нашла бы в себе силы отойти в сторону, не усложнять Артему отношения с его сынишкой, а может, и с Христей. И это, как казалось ей, тогда не было очень сложно. Нужно было только не так часто встречаться с ним и особенно в домашней обстановке у Бондаренков, да и у себя дома.
Ведь каждое воскресенье, а бывало, и среди недели, когда приходил Артем к своим родичам Бондаренкам, то непременно и к ним заходил. То ли за какой книгой непосредственно к ней, то ли с отцом ее сыграть в шахматы (приобретение Артема еще с холодногорской тюрьмы). Часами просиживали они летом под акациями, за садовым столиком, а пришла осень — перекочевали в дом. И это были едва ли не лучшие часы в ее жизни. Очень любила в такие дни примоститься в той же столовой, в своей комнате не сиделось, и заниматься чем-либо своим. Это ничего, что, углубившись каждый в свои размышления, оба игрока не замечали ее. Тем лучше: можно было думать о чем-нибудь своем, если к тому же в руках была бездумная работа — вязание или шитье. Впрочем, даже когда читала книгу, все время в сознании нес вахту недреманный страж, и стоило Артему скрипнуть стулом или недовольно засопеть носом, как она уже настораживалась: «Что, Артем, солоно приходится?» — «Ничего!» Но иногда, в особенно затруднительном положении, откровенно признавался, что «дал зевка». Тогда она откладывала свое рукоделие или книжку и спешила к нему на помощь. Садилась рядом и, сориентировавшись в ситуации, осторожно подсказывала ему очередной ход: «Я бы так походила». — «Ну что ж, так и походим», — соглашался Артем, не всегда, правда, да и не сразу, а подумав; мудрые советы слушай, мол, а делай по-своему! Этот «девиз» его вначале смущал девушку, но потом пообвыкла, и эта его независимость даже импонировала ей. Не такое большое счастье для женщины иметь слишком сговорчивого мужа, у которого нет своего мнения.