С этим он и шел сейчас домой.
На сторожевую заставу вблизи хаты лесника пришел, когда уж завечерело. Так они и договаривались с Грицьком Саранчуком еще в Подгорцах. На заставе его должен был ожидать кто-нибудь из хлопцев Саранчука, он же и будет ему проводником. Но оказалось, что его ждал здесь сам Грицько.
— А почему сам? Не нашлось послать кого другого? — когда уже шагали от заставы к опушке леса, спросил Артем. — Иль ты, может, после сбора отряда еще и в селе не был, сейчас только добираешься?
— Да нет, был я в селе. А вот в Байраке не довелось… — И в ответ на удивленный взгляд Артема: ведь при нем же тогда, сразу после обеда, выезжал и он вместе со всеми из Подгорцев на сбор отряда, пояснил, что не доехал тогда до Байрака. На полдороге спрыгнул с брички. — Воловью шкуру надо иметь, как на Кандыбе, чтобы вытерпеть все незаслуженные оскорбления Кушнира.
— А чем же он обидел тебя? — удивился и встревожился Артем.
Грицько только и ждал этого вопроса, — может, ради этого и пришел, подумалось Артему, — сразу же и охотно стал рассказывать.
Началось с того, что за все время в Подгорцах пяти минут не выкроил Кушнир для разговора с ним. Хотя накануне — сам Кандыба рассказывал потом — очень интересовался им и все докапывался, хотя немало уже и сам знал, неизвестно из каких источников, и об отношениях его с Ивгой, и про укрывательство в школе юнкера-барчука, и даже о доброжелательном отношении к Грицьку помещика Погорелова… Однако при личной встрече сегодня — ни словом не обмолвился. Можно было подумать, что Кандыба сумел развеять начисто все его сомнения. А на самом-то деле была здесь совсем иная причина. Просто оттягивал разговор напоследок.
— Для этого и на бричку к себе пригласил. И только выехали со двора, сразу стал прощупывать меня. — От самого воспоминания Грицько возмущенно вздрогнул.
— А ты что, щекотки боишься? — пошутил Артем.
— Не боюсь, а противно! Какое ему, в конце концов, дело до того, с кем у меня любовь?! Я же не интересуюсь партийной принадлежностью его жены или полюбовницы — не знаю, кто там у него, так чего же он сует свой нос в мою постель?! Или взять еще такое: чего, мол, я вообще связался с партизанами? Если мог бы свободно хлеборобить себе с батькой, благо есть на чем, ведь своя земелька есть, да и помещик Погорелов наверняка не будет же неблагодарной свиньей… Сам не знаю, как я сдержался. Вспомнил, что винтовки, выделенные мне, лежат еще в Гусаковом амбаре, вот поэтому. И даже собрался что-то ответить ему, даже начал почтительно так: «Прошу прощения, но…» — и не смог дальше, сорвался. Осознал вдруг всю унизительность своего положения: он мне тыкает, а я его величаю, он мне по-своему, по-русски, а я… сработала-таки пружина, туго накрученная солдатской муштрой! — таким суржиком мелю, даже самому противно. Да разрази тебя гром! Не на него, на себя лютую — за эту рабскую мою психологию. И рубанул вдруг со зла: «Слышь, браток. — И уж теперь на чистом украинском языке: — А не кажется ли тебе, что вопрос этот твой глупый и я мог бы тебе задать: чего ты в партизанах? И даже с большим основанием, чем ты мне. Как ни есть, а ты же русский, хоть и здешний, для тебя тяжкое горе у нас на Украине просто оккупация, грабеж среди бела дня, но и только, а я ж украинец, для меня это — родную мать мою насилуют просто у меня на глазах! Есть разница? У кого больше оснований?» Скривился, вижу, а мне нипочем. Потому как в ту минуту я уже решил все. А только жаль было винтовок. Спрашиваю у Кандыбы, нельзя ли завтра прислать за ними, маловажно, что ржавые, сами уж доведем их до ума. Так Кушнир не дал и рта раскрыть. Сам ответил за него.
— Неужто отказал? — не утерпел Артем.
— Мало сказать отказал. Но как! И сейчас при одном воспоминании свет кругом идет! «Уж очень ты шустрый парень! Не спеши, мол. Пока не проверим каждого из твоих просвитян, а заодно и тебя самого, да с песочком, — и речи не заводи об оружии!..» Ну что бы ты сделал на моем месте?
— А Кандыба что же на это? — спросил Артем, игнорируя вопрос Грицька.
— Будто воды в рот набрал. Слова не сказал в мою поддержку. И подумал я: что тот, что другой! Два сапога — пара. И ну вас к такой матери обоих!.. Да и вообще, ну, скажи, Артем, на кой хрен мне все это сдалось?! Мало мне въелись в печенки за три года войны благородия всякие, чтобы я еще и теперь… В каком он чине в царской армии был? На кадрового офицера вроде не похож; из скороспелых, наверно, из прапорщиков?
Артем сказал, что, насколько ему известно, Кушнир никогда на военной службе не был; даже во время войны — каторгу свою отбывал где-то в Якутии. Этот ответ Грицька обескуражил, и он долго шел молча, как видно, с трудом осваивая новые, неизвестные доныне ему и совсем неожиданные факты из биографии Кушнира. Не скоро заговорил: