Артем задумался. Собственно, удивительного ничего не было. Наскучило просто господам в Князевке, вот и надумали в город — развлечься. Не Киев, конечно, с его злачными местами всякими, но и в Славгороде при желании можно найти себе развлечения. Не для Власа же с Горпиной фура с продовольствием, а тем более пароконный выезд!
Ничего определенного не мог сказать ему и Грицько. С Теличкой виделся второпях. Да и он, как видно, не много знает. Ничего, кроме того, что один только ротмистр будет жить в городе, в особняке своего дяди. Не совсем один, при нем еще кучер да вестовой. И адъютант вместе с ним приехал с Дона. Не то жених Людмилы, не то уже зять Галагана.
— А что же он за шишка такая, что адъютант при нем?
— Эта загадка и Теличку занимает. И даже очень. Иль ты, может, и того не знаешь, что он секретный разведчик Кандыбы? Был! Отныне забираю его себе. Вот эта загадка и тянет его в город. А не только шаферство… Ну, а теперь докурим — и айда…
Пологим склоном они спустились вниз к ручью, что едва плескался в бережках, и пошли вдоль него — сперва левадой, а через полверсты начались огороды с коноплей и вишенниками. Шли молча, чутко прислушиваясь. И за всю дорогу никого не встретили. Кроме своего же часового, несшего караул с этой стороны, от луга. И другой часовой тихо окликнул их — кто идет? — уже у самого огорода Гармашей. Был это Степан, младший сын Скоряка. Артем очень обрадовался встрече, пожал ему руку, спросил об отце, а Грицько приказал тому перейти и караулить теперь от улицы и, сказав Артему «Счастливо тебе!», — отстал от них и минуту спустя уже исчез в темноте.
Артем с радостным волнением перескочил тынок и ступил на родное подворье.
XXIII
А в это же время, чуть пораньше, — не в ту ли пору, когда Артем с Грицьком еще только вышли на опушку леса ясным вечером и расположились на валу рва в ожидании, когда совсем стемнеет, — с другой стороны к селу подъезжал Павло Диденко. Возвращался от своего дяди Саввы Дорошенко, у которого гостил на даче в местечке Князевке. Рядом с ним в расхлябанном извозчичьем фаэтоне клевал носом или, может, только делал вид, что подремывает, и сам дядюшка Савва Петрович.
Нечастый гость у своих ветробалчанских родичей, особенно в последние десять лет, когда Макар Иванович своим «толстовством» стал уже просто действовать ему на нервы, он на этот раз сразу же, и с явной охотой, уступил просьбе сестры непременно в троицын день прибыть к ним. «Ничего особенного не затеваем, — писала Докия Петровна, — а просто решили в семейном кругу за праздничным столом отметить знаменательную в нашей жизни дату и даже не одну, а две: пятидесятилетие со дня рождения Макара Ивановича и тридцать лет учительства, к тому же без перерыва в одной школе…» «Неужто тридцать? — даже не поверил сразу. — Эхма! Как летят годы! А давно ли…» Расчувствовавшись после письма сестры, Дорошенко тогда же и решил твердо поехать-таки в Ветровую Балку. Конечно же нужно быть и ему на этом семейном торжестве, отдать дать уважения. И хотя до троицына дня оставалось еще три дня, сразу же стал готовиться к поездке. Отобрал из своих работ две довольно приятные картины, сам вставил их в багетные нарядные рамы; попросил жену порыться в своих сундуках — найти что-нибудь подходящее для праздничного платья: Докии Петровне да и Макару Ивановичу — на костюм; хотя бы ради приличия, без какой бы то ни было практической пользы, ибо, кроме домотканого холста на свои толстовки и грубого сукна с сукновальни Гмыри на верхнюю одежду, не признавал, чудак, никакого другого материала; и даже раздобыл Дорошенко через своего постоянного поставщика, станционного буфетчика, несколько бутылок грузинского коньяка, к тому же тифлисского разлива. А это было в то время дело непростое. И все эти дни Савва Петрович странно как-то вел себя. Не раз заставал его Павло в позе чрезвычайной сосредоточенности. «Прямо-таки роденовский «Мыслитель», — подтрунивал про себя Павло над дядей. — Не иначе как обдумывает свою юбилейную речь или заготавливает в запас тосты-«экспромты». В действительности же дело было совсем не в этом. Именины именинами, но у Дорошенко было в Ветровой Балке и вполне будничное, к тому же еще и хлопотное меркантильное дело, которое он еще раз, и может последний, попытается выиграть: добиться от сестры согласия продать ему за «хорошие деньги» усадьбу, доставшуюся им по наследству после смерти старого Диденко, отца Макара Ивановича.