И это, конечно, испортило настроение не одной Христе. Но застолье продолжалось. И, может, именно потому, что старались поднять настроение, было оно более шумным, чем самим хотелось. До рассвета не расходились гости и «молодые» не ложились спать. Однако на следующий день, когда уж и Вера с Левком ушли, и Данило Корж уехал домой, Артем с Христей чувствовали себя совсем хорошо и, вместо того чтобы лечь поспать, целый день хлопотали по хозяйству. Христя до обеда с матерью стряпала возле печи, а после обеда стала помогать ему обшивать снаружи хату кукурузными стеблями. И так мило сердцу было им работать вдвоем, так увлеклись, что и не заметили, как подошел свят-вечер и заколядовали на селе…
Изо всех праздников рождество было для него еще с детства самым любимым, а из всех дней рождественских святок самым памятным — сочельник. Выкупанные матерью, все они, дети, в белых рубашонках сидят за праздничным столом, а в красном углу торжественно восседает отец; мать еще возится у печи, но вот и она, поставив миску с едой на стол, садится рядом с отцом. И начинается святочная вечеря. Но дело не в еде, хотя и ей, более вкусной нынче, дети отдают должное. Дело в самом настроении — приподнятом, в напряженном ожидании того волнующего чуда, когда отец начнет в окно звать Мороза на вечерю: «Мороз, Мороз, иди к нам вечерять!» И хотя известно уже по минувшему рождеству, что не придет Мороз, но полной уверенности нет: а вдруг передумает на этот раз и примет приглашение? Холодок подступает к сердцу, а воображение рисует, будто скрипнула дверь в сенях, вот-вот откроются двери в хату… Орися, как и полагается девчонке, с самого начала не выдерживает напряжения — прижалась к матери, но даже и она не успевает по-настоящему набраться страху — из дальнейших отцовских слов становится понятным, что и в этом году не придет Мороз на вечерю. «Ну, если не хочешь, не приходи! — не очень огорченный этим, говорит отец. — Но только не морозь наших…» — и дальше перечисляет всех домашних животных, даже хвоста которых никогда не бывало, кроме овец с ягнятами, в их дворе. Потом отец берет ложку, но прежде, чем начать есть, прислушивается внимательно и говорит матери: «Что это мне — будто дверь в сени приоткрыта». Мать выходит в сени и через минуту возвращается: «Да, была приоткрыта. А на крючке в сенях вот что висело». В руках держит мешочек с гостинцами. И боже мой! Чего только в том мешочке нет! И конфеты величиной с сопелку, с разноцветными кистями на концах, и пряники фабричные в форме коня или звезды, и маленькие конфетки в ярких бумажных обертках, которыми потом Орися украсит на печи весь свой уголок, и грецкие орехи, и пироги с маком и с калиной.
На этот раз, в Поповке, ему довелось впервые быть в роли главы семьи — сидеть в красном углу, где на сене стоят горшки с кутьей и узваром, а вокруг стола вся семья, даже мать Христи с девочками. И конечно же Василько. Впервые после болезни поднялся с постели, и мать принесла его, закутанного, к столу, посадила рядом с отцом. Все было как положено. И звал Мороза на вечерю, стараясь подражать во всем отцу, даже его голосу; и выходила Христя в сени поглядеть, не открыта ли дверь, и внесла в мешочке гостинцы детям — к их превеликой радости. А после вечери сразу же Христя принесла из каморки подушки и рядна — пусть согреются немного, — и, управившись по хозяйству, постелила на двоих. Однако Василько ни за что не хотел ложиться в свою постельку на лежанке. Пришлось взять к себе в середину. И, право, не жалели, столько радости хлопчику принесла эта новизна — спать вместе с батей и мамой. И за шею их одновременно обнимал, и руки их брал — соединял у себя на груди, а своими сверху словно скреплял, памятуя про близкую разлуку. Наконец сморил его сон. Христя осторожно перенесла мальчонку на его постель, а сама тогда с холода — хата успела выстудиться — в одной сорочке юркнула под одеяло и прильнула к нему…