— Нет, людям после. Своих дырок, говорят, хватает. Хотя бы с долгами расквитаться. Известно, с какими! Не первый месяц в лесу, и сколько их там — сотни, коль не вся тысяча. Да и каждому есть надобно. К тому же, как говорится, не хлебом единым живет человек. Надо и до хлеба. Добре, что речка через лес протекает — рыбу ловят. Но на всех же не настачишь. Вот и «наодолжались» всякого скоромного — и в Подгорцах, и в Зеленом Яру, и в Глубокой Долине… где только можно было или где сама скотина неосторожно забредет в чащу. Поотдают теперь людям. А то и себе оставят — впрок. Не видно же еще конца-края немецкому нашествию. Да и конец сам не придет. Не кому иному, как партизанам, доведется конец тот делать. А для этого, говорят, целые полки войска нужно сформировать. Людей достанет, а вот с харчами туго. А нужно и обуть, да и амуницию. Для чего же у них там и свои кожевники, и сапожники, и скорняки? Потому как то не армия, то не вояка, ежели хоть и с ружьем в руках, а босой; хоть на коне верхом, а без седла, охлябь…
Пока Мусий рассказывал все это, стараясь выложить как можно больше сведений о жизни лесного края, почерпнутых им из людских рассказов, там кончили поить скот, стали сгонять на дорогу, сбивая в стадо. Трое верховых выехали наперед. И все как один, будто живая иллюстрация к словам Скоряка: хотя и были вооруженные, но все на конях охлябь, а один, крайний с этой стороны, был даже босой — ступнями в веревочных стременах.
Наконец тронулись. Вслед за стадом, как и тогда, шли трое раздетых немцев. А за ними ехала тачанка с переодетыми в немецкую форму партизанами.
Минули школу, волость.
— Ну, теперь можно и по домам, — нарушил напряженное молчание Мусий. — Теперь уж обойдется…
И все-таки на душе у него было неспокойно. Из-за того бисового Гречки. Не уверен был теперь Мусий, что правильно сделал, рассказав при нем о «маскараде». Успокаивал себя тем, что хоть про Теличку не обмолвился ни одним словом. И то хорошо. А уж очень подмывало. Однако и дома за обедом не рассказал ничего про Теличку даже своим. Решил подождать до вечера, а там видно будет, может, расскажет сыновьям. После обеда, по обыкновению, прилег на часок отдохнуть в повети. Но и сон его не брал сегодня. Не скоро, видно, и задремал было, да сразу же и проснулся — разбудил разговор неподалеку у ворот его старшего сына Андрея с кем-то чужим. Спросил чужой, где отец, чтобы сразу же шел в волость, сельский староста велит.
Мусий, не мешкая, пошел в волость, размышляя всю дорогу: зачем вдруг он мог понадобиться старосте? И почему — не в сельское правление, а в волость?
Возле крыльца толпилось немало народу и стояли две подводы. Подводчики — свои, ветробалчанские. Куда же это они снарядились? Но никто толком ничего не знал. Не задерживаясь, зашел прямо в помещение. И только переступил порог, диву дался: за двумя канцелярскими столами, и почему-то отдельно, обедали какие-то незнакомые люди. За одним столом — четверо, с виду обыкновенные крестьяне, и, видно, только с дороги, в запыленной одежде. На расстеленной газете перед ними лежали нарезанный хлеб, сало, зеленый, с грядки, лук. За другим столом сидели двое. Эти тоже были одеты по-крестьянски, но более чисто. На одном из них была даже праздничная сорочка с вышитой манишкой, а поверх — тесный пиджак, явно с чужого плеча. Да и сама манишка почему-то — Мусий не мог этого понять — как-то не пристала ему. «И где он, такой красноголовый, взялся у нас?» — невольно подумалось Мусию. Бросалось в глаза и то, что стол перед ними был застелен по краю вышитым рушником, а на нем, кроме хлеба и того же сала, еще что-то в мисках вареное. «А чего это им такая привилегия?» И вдруг услышал, как один обратился к другому по-немецки. Сразу же понял все. И новая, теперь уж тревожная, мысль пронизала его: «А где же третий?»
В комнате, кроме этих чужих, были еще с десяток человек своих, среди которых Мусий увидел и Пожитько, сельского старосту, да Хому Гречку. Были люди, как видно, и в смежной комнате, ибо, заметив Мусия, Пожитько крикнул кому-то в открытые двери: «Пришел Скоряк!» — и кивнул головой Мусию, чтоб зашел туда.
У Мусия теперь уже тоскливо заныло сердце от предчувствия неминуемой беды. А когда зашел в другую комнату и увидел Жмудя, начальника волостной варты, который, очевидно, составлял протокол, записывая показания Передерия Марка, понял уже, что за беда и зачем его сюда вызвали. Стал настороженно прислушиваться к тому, что рассказывал Передерий. А тот уже заканчивал свой рассказ. И все же Мусий из обрывков фраз, из ответов Марка на вопросы начальника варты представил себе почти полностью весь последний акт представления, разыгранного партизанами на околице села, где живет Передерий, почему он все и видел.