Однако Степан не сразу ушел из дому. Сначала в клуне на огороде достал из-под стрехи спрятанный свой карабин и нагрудный патронташ с полудесятком обойм. Теперь все. Но во избежание встречи с матерью или Наталкой, что все еще шастали из хаты во двор, он пошел огородами — сначала своим, потом гармашевским вдоль реки и вышел к самой плотине. Здесь они с Сашком Легейдой договаривались встретиться, чтобы потом уже вместе податься на большак к Высокой могиле, куда Куница Иван, замещавший Саранчука на время его поездки в город, послал их в «секрет» и откуда они должны будут завтра подать знак дымом костра, как только заметят еще издали на дороге из Князевки немецкую колонну, чтобы дать возможность повстанцам, живущим до сих пор по домам, своевременно и без паники выбраться из села, уйти в лес. А тогда и они с Сашком смогут незаметно хлебами, луговиной мимо Лещиновки пробраться к своему отряду.
А старик Скоряк лежал в повети и, хоть сон еще бежал от него, понемногу уж стал успокаиваться. Чем больше думал, тем убедительнее казалась ему собственная разгадка немецких намерений в отношении лесных сел. Не без того, конечно, — достанется рикошетом и Ветровой Балке. Но разве можно сравнить с тем, что натворили бы они, ежели б специально имели целью Ветровую Балку! А расположатся здесь, в экономии, потому как, ясное дело, не рискнут сразу. Не дураки. Сначала разнюхают, разведку пошлют… Очень рад был Мусий, что удалось уговорить Степана сменить опасные теперь Подгорцы на более безопасную Журбовку. С этими успокоительными мыслями Мусий и заснул наконец.
Потом и на следующий день уже ожидал он свой горестный час без особой тревоги. Единственный раз еще всплеснулась она, как волна, распирая грудь, когда внезапно в утренней тишине, словно вопль отчаяния, раздался звон рельса от амбара в имении на поданный с Могилы знак, а через минуту, будто эхо, послышался звон рельса и из центра села, от пожарного сарая. И хоть Мусий ничего не знал об условном значении этих сигналов, однако, выглянув за ворота и не увидев нигде пожара, сразу же понял, что это было как-то связано с немцами, и даже более того — с их приближением к селу. Поэтому появление их колонны из-за пригорка через некоторое время не было для него неожиданностью.
И не было, конечно, неожиданностью для Скоряка, когда, после того как немцы прочесали село, двое из них и третий — полицай пришли за ним. Одно только насторожило его: полицай спросил о Степане, где он, почему дома не видать.
— А Степан тут при чем?! — возмутился отец. — Хоть бы я и вправду натворил чего, сын не отвечает за отца!
— Иди, иди, старый! Да не будь такой разумный! — сказал полицай и прикладом толкнул его в спину.
И это — при всех: при сыне, при старухе и невестке, при внуках. Обида и гнев вспыхнули в сердце старика, но остерегся. Ведь от такого можно всего ждать, еще непотребным словом облает! Ничего не сказал выродку. А заложил руки за спину, как показал ему старший, усатый немец, и неторопливым шагом вышел со двора.
На плотине под вербами остановились, подождали, пока подошла из села целая гурьба арестованных крестьян под немецким конвоем, и все вместе пошли дальше — мимо кузницы в экономию, где расположился карательный отряд оккупантов…
Перевод Н. Головко.
О РЕВОЛЮЦИИ, О ПАРТИИ, О НАРОДЕ
Роману «Артем Гармаш» суждено было стать последней книгой большого украинского писателя Андрея Васильевича Головко (1897—1972). Он работал над ней долгие годы, так и не успев полностью завершить свой широкий замысел. Для автора она в самом деле была произведением итоговым, в котором он как бы сводил воедино и размещал на новом эпическом пространстве все главные идейно-тематические направления своего предшествующего творчества.
Имя Андрея Головко стало популярным среди читателей Советской Украины, а затем и всей нашей страны в середине 20-х годов. Незабываемы — уже для нескольких поколений — его рассказы о детях, чья сознательная жизнь начиналась в годы гражданской войны, борьбы с интервентами, голода и разрухи. Было в этих рассказах — «Пилипко», «Красный платочек», «Товарищи», давно уже ставших хрестоматийными, — такое органическое сочетание суровой правды с поэзией светлых, по-своему героических детских характеров, что они, эти произведения, сразу же нашли взволнованный читательский отклик. По ближайшей ассоциации вспоминаются «Ташкент — город хлебный» А. Неверова, некоторые повести и рассказы Л. Сейфуллиной, М. Шолохова («Нахаленок» в «Донских рассказах») и других писателей — с образами юных героев, вопреки всем испытаниям и бедам, выпавшим на их долю, здесь связывались самые светлые, самые нежные гуманистические мотивы, связывалась глубокая вера в конечную победу идеалов социалистической революции.