У штабного вагона был выставлен усиленный караул. А сейчас, при виде толпы солдат, двигавшейся от вокзала к вагону, еще несколько гайдамаков присоединились к страже. Вход в вагон загородили. Старший из них крикнул: «Стой!» — и все ощетинились штыками.
— Мы к командиру куреня, — обратился Смирнов к старшему караульному.
— У атамана совещание. Приказано никого не пускать.
— Совещание? С кем? Со шлюхами? — крикнул кто-то из солдат, стоявших у неплотно прикрытого шторой окна и заглядывавших в вагон. — Одна, две…
— Да, так воевать можно! До победного конца. Тыловые крысы!
— Эх! Дать бы разок прямой наводкой…
— Гляди, гляди, ручку целует. Ой, шлюха же!..
Затюкали, забарабанили кулаками и прикладами в стенку вагона.
На шум выбежал из вагона раздраженный адъютант. Но как только узнал в толпе грузина и командира дивизиона, с которыми уже имел дело час тому назад, сразу остыл. Как можно вежливее спросил, в чем дело.
— Хорошо, я доложу атаману.
— Зачем? — спокойно возразил грузин. — Мы люди простые, можем и без церемоний.
С этими словами он рукой отвел штык часового, дал пройти в вагон командиру дивизиона, потом Артему, а за ним и сам поднялся по ступенькам в тамбур.
В салон-вагоне было человек пять офицеров и двое штатских. Один даже в смокинге. Две дамы, сильно декольтированные, при появлении посторонних выпорхнули из салона. Мужчины тоже поднялись с мест. А сам атаман, ротмистр Щупак, рассыпая малиновый звон шпор, остановился посреди салона.
— Чему обязан?
— Только своим действиям, — ответил прапорщик Смирнов. — Действиям против революционной демократии города. Точнее говоря — контрреволюционным.
— Ов-ва! Ну, знаете… это еще вопрос, кто из нас более последовательный защитник дела революции — вы или я.
— Нет, это не вопрос, — сказал грузин.
— У нас в таких случаях говорят, — вставил Артем, — видно пана по холявам!
Ротмистр со злобой посмотрел на этого солдата-нахала, но натолкнулся на такой уверенно твердый взгляд, что только стиснул челюсти. Одна щека у него нервно задергалась. Пришлось даже потереть ее пальцем.
— Ну-с, так давайте ближе к делу. Какие же именно мои действия вам не нравятся?
Командир дивизиона напомнил о разоружении саперного батальона.
— Ах, это! Ну, вы ведь прапорщик, тоже в некотором роде военный человек. И даже командир части. Должны знать, что мы только винтики в машине, именуемой армией. Я просто выполнил приказ своего командования. В данном случае — Генерального секретариата военных дел.
— Это сути не меняет. И ни в коей мере не снимает с вас ответственности.
— А арест Кузнецова? — спросил Гармаш. — Разве и на это у вас был личный приказ Петлюры?
— Да, арест Кузнецова нас тоже интересует, — сказал прапорщик Смирнов. — На каком основании?
Атаман повернул лицо к адъютанту. Тот ответил как по писаному:
— Рядовой саперного батальона Кузнецов задержан патрулем как бездокументный. Что касается его депутатства, то, поскольку батальон этот не дислоцируется сейчас здесь, в городе, мандат механически утратил силу.
— Ну, эту софистику вы приберегите для кого другого! Нам она ни к чему. Мы категорически требуем освободить из-под ареста товарища Кузнецова. И — немедленно.
— Вон как! Это что, почти ультиматум?
— Почти.
— Тогда, может быть, потрудитесь ответить: а как же будет с моим казаком, захваченным вами?
— Это вы о бывшем жандарме? — спросил грузин.
— А это еще не доказано.
— Тем меньше у вас оснований беспокоиться о его судьбе. И на этом будем считать вопрос исчерпанным.
У атамана снова задергалась щека. Нет, это уже выше его сил. Какой дерзкий тон! И подумать только: еще несколько месяцев назад этот нижний чин, вдобавок инородец, стоял бы перед ним смирно и «ел» бы глазами его, блестящего уланского офицера. На миг ротмистр почти утратил самообладание. Ярость буквально подступала к горлу, готовая вырваться криком: «Вон, хам!» Но топот ног и гомон под окнами вагона отрезвили его. А тут еще все время вертелась в голове фраза из рапорта дежурного офицера: «На двух платформах, в голове и хвосте артиллерийского эшелона, с орудий сняты чехлы, и орудийная прислуга непрерывно дежурит в полной боевой готовности».
— Адъютант! — решил вдруг ротмистр. — Выдайте ордер на освобождение этого… как его?
Потом из заднего кармана галифе вынул портсигар и закурил. И все время, пока адъютант выстукивал на машинке, жадно затягивался папироской, словно стараясь унять этим свою ярость. Зато, когда, получив ордер, непрошеные посетители вышли из вагона, сразу дал ей волю.