— Погодите, Мария Кирилловна, и я с вами, — сказала Мирослава, поднимаясь.
Тогда Мусий:
— Простите, пожалуйста. Но спрошу вас все-таки, чтоб уже не было ошибки. Вы в этом дворе живете? Во флигеле?
— Во флигеле.
— Ох, и Мусий! — покачала головой Катря.
Недовольный тон Гармашихи, виновато склоненная голова Мусия и сдержанная усмешка Остапа невольно смутили девушку. Она недоуменно переводила взгляд с одного на другого и наконец спросила:
— Что такое? Ничего не понимаю. Почему вы спросили, где я живу?
Вместо Мусия ответила Бондаренчиха:
— Да это я рассказывала тут про Артема.
И как только сказала это Маруся, Мирослава вдруг вся зарделась. Она поспешила отвернуть лицо от света, чтобы скрыть свое замешательство. Старалась успокоить себя: «Какие глупости! Ну и что ж она могла рассказать такого обо мне и Артеме?» Выручила ее Бондаренчиха. Спросила, стоя уже у двери:
— Мирослава, а то, может, посидишь еще у нас?
— Нет, нет. Иду! — заторопилась девушка. Попрощавшись со всеми, она вышла вслед за Марусей.
В сенцах, как только закрылись двери в комнату, Маруся остановилась и вдруг спросила негромко:
— Слава, что с тобой?
— Вы о чем? — насторожилась девушка.
— Если бы я тебя сегодня утром не видела, я подумала б, что ты целую неделю пролежала больная.
Мирослава вздохнула.
— Не знаю. Я еще не видела себя сегодня. Может, и вправду изменилась.
— А что же случилось?
Девушка молчала, как бы колеблясь, и вдруг произнесла шепотом:
— Я все время думаю об Артеме. — Она снова помолчала минутку, потом взволнованно взяла Бондаренчиху за руку. — Тетя Маруся! — Так ее только в детстве звала. — Если бы вы знали… как мне страшно!
— А ты не думай о страшном. Да ничего страшного и нет. Ведь все пока хорошо. Самое трудное сделано. Про это ты и думай.
— Я не могу думать ни о чем другом. Я все время думаю только об одном. А вдруг… А что, если вдруг… Ведь это так возможно! Был — и нет! Как это страшно!
Из комнаты отворилась дверь, и Федор Иванович сказал шутя:
— Что это вы тут впотьмах? Может, дверей не найдете?
— Оставь нас! — сказала Маруся.
Федор Иванович молча закрыл дверь.
XIX
Только дома Мирослава почувствовала, как она устала. В передней насилу подняла руки, чтобы повесить шубку на вешалку. Не заходя в столовую, где обычно на столе ее ждал ужин, девушка прошла в свою комнату, не зажигая огня, в изнеможении села прямо на кровать и прислонилась головой к спинке.
Вошла мать.
— Почему ты в потемках? — Она подошла к столу и зажгла настольную лампу. Зеленоватый свет залил комнату.
— Не нужно, мама. Притуши.
Мать прикрутила фитиль в лампе. Потом подошла к постели и минуту внимательно смотрела на дочь. Спросила тревожно:
— Славонька, что случилось?
— Ничего, мама. Устала очень.
— Ты чем-то взволнована.
Мирослава молчала, не зная, что сказать, и вдруг вспомнила о письме брата. Обрадовавшись поводу отвлечь от себя внимание матери, она торопливо вынула из кармана письмо и подала ей.
— От Гриши. Еще утром Артем привез из Харькова. Да так замоталась…
Маленькая хитрость удалась, взяв письмо и напомнив об ужине, мать сразу же вышла из комнаты. Мирославе слышно было, как мать села за стол. Зашуршала бумагой, — видно, вынула письмо из конверта, — и потом стало тихо в столовой. Только маятник стенных часов четко и равномерно отбивал секунды — тик-так…
Мирослава некоторое время прислушивалась к знакомому ей с детства тиканью часов, стараясь проникнуться спокойствием его ритма, как это не раз делала в минуты особого волнения. Но теперь ей это никак не удавалось. Она и не заметила, как вдруг перестала слышать это тиканье, — словно часы остановились. И уже ничего для нее не существовало, даже самой тишины.
Представилась по-праздничному оживленная улица города, полная людского гомона, веселого смеха. Народ расходился с митинга (было это еще летом). Она возвращалась домой вместе с Бондаренками. Уже завернули на Гоголевскую, как вдруг их догнал какой-то солдат. Сказал всем «здравствуйте» и пошел рядом.
— Ну и что? — спросил Федор Иванович у солдата.
— В саперный батальон назначили.
Если бы ей перед этим не рассказали Бондаренки, что к ним утром приехал Артем Гармаш, она, вероятно, и не узнала бы в этом коренастом солдате с ясными серыми глазами под густыми бровями крестьянского паренька, который семь лет назад как-то заходил к ним вечером.
— Я вас не представляю друг другу, — заметил после паузы Федор Иванович. — Ведь вы уже знакомы?