— Не знаю, — тихо, после паузы, сказала девушка. — Теперь я уже ничего о себе не знаю… — И склонилась на руку, уткнувшись лицом в ладонь.
— Славонька, — положил отец руку ей на голову, — не надо плакать.
— Нет, я не плачу. Я уже выплакалась раньше. — Мирослава подняла лицо с сухими глазами и заговорила снова: — Мария Кирилловна меня утешала тем, что это с каждой вначале бывает так, что самообладание не приходит сразу, что и она в молодости, когда только вышла замуж за Федора Ивановича, целыми ночами не спала, все ждала — вот-вот придут за ним. А потом научилась и спать ночами, и сдерживать свой страх. Говорила, что и со мной так со временем будет. А я не верю. Ведь не у всех же проходит. Вот мама наша до старости дожила, а все такая же. Я даже думаю сейчас — не от нее ли это все во мне? В самом деле, ты только вспомни, папа, как она всю свою жизнь дрожала за Гришу и за меня. Я уверена, что и поседела она прежде времени именно поэтому. Сначала это была скарлатина, потом водовороты на Днепре, затем появились жандармы, и тень от виселицы упала на всю мамину жизнь. Ведь она все время была уверена, что Гриша обязательно кончит виселицей.
— Ну, — не утерпел отец, — сказать, что для этого у матери так уж и не было никаких оснований, тоже ведь нельзя. Не так ли?
— Нельзя, конечно.
— И теперь, дочка, вспомни и ты. Как ни дрожала мать над вами, как ни боялась жандармов, но хоть словом, хоть бы намеком Гришу или тебя она когда-нибудь пыталась остановить, сбить вас с вашей дороги?
— Нет, этого никогда не было. — И, помолчав, добавила: — Если не считать, конечно, все эти страхи ее. Думаешь, папа, легко было хотя бы мне на каждом шагу преодолевать жалость к маме из-за ее тревог?
— Не легко. Знаю. И все-таки будь ты к матери справедливой и хоть чуточку снисходительной. В конце концов, от всего этого в первую очередь и больше всего страдала она сама. То же самое можно сказать о тебе, дочка… — И закончил шутливо: — О тебе, дочка, на данном этапе. И хватит об этом. На сегодня-то во всяком случае. «Утро вечера мудренее», как говорит Артем.
Усталый, он откинулся на подушку, но, чтобы не дать дочери завладеть инициативой в разговоре, сразу же снова заговорил:
— А я уже обидеться хотел на него. Утром еще вернулся и целый день не показывается. Что за причина — ломаю себе голову. Не могло же быть, чтобы он к Грише не заходил.
— Он был у Гриши. Привез письмо. Мама сейчас читает.
— Что пишет Гриша? — спросил отец, чтобы отвлечь дочь от тягостных мыслей, зная, что через несколько минут придет жена и прочитает ему письмо.
Мирослава вначале сухо и рассеянно, все еще думая о своем, стала рассказывать о письме, но потом понемногу и сама увлеклась — она очень любила брата, да и всю его семью. И интересы их близко принимала к сердцу.
— Гриша наш молодец. Как ни много работает в губкоме и на пропагандистских партийных курсах, а все же закончил свою книгу.
— Это которую еще в эмиграции начал?
— Да, «Революционные крестьянские движения на Украине». Пишет, что в январе — феврале выйдет из печати.
— Ну что ж, почитаем. А как Христина?
— С осени уже не выступает на сцене.
— Я думаю. Лариса из «Бесприданницы», Ирина из «Трех сестер» — и вдруг беременная.
— На этих днях ложится в больницу.
— Это хорошо, что будет у них ребенок. Для них обоих, но главным образом для Сашка́.
— Ждет не дождется Сашко, пишет Гриша.
— Не в том дело, ждет или не ждет, а дело в том, что нужно. Среди отъявленных эгоистов три четверти, если не больше, приходится как раз на тех, которые росли в семье одиночками. Подарку твоему он небось обрадовался?
— Очень! — Мирослава даже слегка улыбнулась, вероятно, в первый раз за весь вечер, вспомнив строчки из письма о племяннике. — Правда, мама чуть не испортила все дело.
— Чем?
— Написала в письме, что это коньки не простые, а чуть ли не семейная реликвия.
— Вот как!
— Она написала, что на этих коньках еще совсем маленькой девочкой каталась не кто-нибудь, а его родная, единственная, любимая тетка Мирослава. Он сразу так и остыл: «Значит, они девчоночные! Не хочу. Хочу только мальчиковые».
— Ах, карапуз! Даже родную тетку презрел ради сохранения своего мужского достоинства. Значит, сурьезный будет мужик.
— Насилу доказали ему, что между «девчоночными» и «мальчиковыми» коньками нет никакой разницы.
— Как живой стоит перед глазами. Крутолобый!