— Вот что, мать, — перебил ее отец, — кажется, в самом деле давай кончать с этими страхами. Как раз и новый цикл начинается.
— Какой цикл?
— Внуки. Это же снова появятся скарлатины… Хорошо еще, что Днепра в Харькове нет. А впрочем, нет Днепра, зато есть Лопань с ее известными на всю Украину… водоворотами!
— Вон ты про что! — догадалась мать, нисколько не обижаясь.
— Вот именно. Про твои страхи да ахи. К тому же часто безосновательные. Будто у смерти только и заботы, как бы людям пакости делать. А ведь это неверно.
— Ты уж совсем как Максим Горький.
— Принимаю как комплимент себе.
Мирослава оживилась вдруг. Уже из самого сопоставления имени писателя и темы догадалась и спросила:
— Это тетя Варя журнал принесла, где «Девушка и Смерть»?
— Говорит, ты ее просила.
— Да.
— Ну, а тем временем мы с матерью прочли. Маленько подискутировали.
— Люблю Горького, — отозвалась Марина Константиновна, — его роман «Мать» три раза прочитала. Ниловна мне как родная сестра. А это вдруг такое намудрил! Просто совестно за него. Смерть в родные сестры Любви навязал.
— Не Горький навязал. Сама Любовь покорила Смерть своей самоотверженностью. Прекрасная сказка. И даже так скажу — политически очень ко времени: не в бровь, а в самый глаз всем этим сологубам, винниченкам с их курносыми мефистофелями. Непременно, дочка, прочти.
Мирослава взяла журнал, лежавший на одеяле, и поднялась.
— Ты берешь? Я хотел еще раз на сон грядущий…
Мирослава поцеловала отца в голову.
— Нет, папа, ты усни.
Потом поцеловала мать и пошла из комнаты. Была уже у порога, как вдруг отец сказал:
— Славонька! Извини, задержу еще на минутку. Если уж берешь, прочитай мне хоть концовку. С того места, что начинается словами: «С той поры…»
Мирослава вошла в полосу света, раскрыла журнал, нашла нужное место. Но читать в полумраке было трудно. Приходилось каждое слово разбирать. Поэтому читала медленно. И казалось, что это потому, что девушка вдумывалась в каждое слово.
Поздно ночью мать проснулась и увидела в столовой полоску света на стене — из неприкрытой двери в комнату дочери. «Вот так зачиталась!» Мать встала с постели и вошла к дочери.
Мирослава лежала на кровати одетая, только без туфель. Видно, сон настиг ее внезапно.
Мать постояла минуту возле нее. Потом укрыла пледом, погасила лампу и вышла.
Проснулась Мирослава от какого-то резкого звука. Села на кровати и в первый момент никак не могла сообразить, где она и что с нею. И что это за звук был? Только когда в столовой начали бить часы, поняла: пружина звякнула, как всегда, перед боем. Сосчитала удары — пять часов. «Ой, целых три часа спала!» Она неслышно, в одних чулках подбежала к окну и выглянула во двор. Все окна на обоих этажах были еще темны, и только два окна в квартире Бондаренко ярко светились. Девушке от волнения стало трудно дышать. «Но почему же Мария Кирилловна не забежала? Ведь обещала!»
Быстро сунув ноги в туфли, она вышла в переднюю. Ощупью в темноте нашла какое-то пальто, накинула на плечи и с непокрытой головой кинулась к выходу. Но не успела она открыть дверь, как дорогу ей преградили двое в серых шинелях с винтовками в руках.
— Куда? Назад! — хрипло гаркнул один.
Мирослава от неожиданности отшатнулась и захлопнула дверь. Быстро прошла в столовую. Тут уже мать, услышав ее шаги, зажигала лампу. Мирослава подошла к матери.
— Мама! Ты только не волнуйся. Гайдамаки.
— Где? — обмерла мать.
— На крыльце, у входа. И у Бондаренков, наверное, тоже.
— Ой, беда! — ахнула мать.
— Не волнуйся. Осторожно разбуди отца.
А сама вошла к себе, остановилась посреди комнаты и спросила сама себя: «Что я должна сделать прежде всего?» Сразу вспомнила, как жандармы, так же вот ночью, не раз приходили за братом. Однажды он даже сунул ей под подушку какую-то книгу. Решила: нужно прятать. Но стала думать, что спрятать, и не могла вспомнить — попросту прятать было нечего. Не то время! Борьба — в открытую.
И в этот миг снаружи с грохотом открыли дверь — забыла закрыть на задвижку, — затопали сапогами в передней. Ввалились в столовую.