— Настроение в Харькове очень тревожное?
— Да как сказать? У нас там силы тоже ведь не маленькие. Тридцатый полк, двести тридцать второй запасной саперный. Да Красной гвардии более трех тысяч. А на Южной отряды Сиверса в эшелонах стоят. Петроградцы, москвичи.
— Ну, а что ж все-таки Гриша? И совета не дал?
— На месте, говорит, ищите. Сами себе оружие добывайте. Да вот письмо вам.
Но письмо брата Мирослава не стала читать, положила в карман и поднялась.
— «Ищите»! Нашел кому советовать. Да мы потеряли и то, что имели. Четыреста штыков! С ума сойти можно! И, как назло, ни Гаевого, ни Федора Ивановича…
— Ни Кузнецова, — добавил Артем.
— Почему? Нет, Кузнецов здесь, — сказала Мирослава.
У Артема перехватило дыхание.
— Здесь? Василий Иванович? А как же это ему удалось?
Мирослава рассказала, что вчера вечером на патронном заводе было партийное собрание, перевыборы комитета, и они с Кузнецовым были там. Собрание затянулось за полночь. А в это время все и случилось. Уже по дороге домой узнали о гайдамаках и о разоружении саперов.
— Вы знаете, Артем, какая мне мысль пришла? Не ради ли патронного завода они в Славгород ввалились?
Артем промолчал. Сидел задумавшись. Потом сказал, словно про себя, сразу как-то повеселев:
— Ну, если так… С Кузнецовым мы и гору с места сдвинем! Где он, по-вашему, может быть сейчас?
— Ночевать он пошел к Валдису Густу.
Патронный завод, на котором работал Валдис Густ, был в 1916 году эвакуирован из Риги в Славгород. Вместе с заводом прибыло больше сотни квалифицированных рабочих — латышей и русских, в том числе и Валдис.
— Пойду туда.
— Кузнецов скоро будет в комитете. На десять часов назначено заседание. Вы тоже, Артем, приходите. Как старший группы доложите о поездке в Харьков. Но до десяти у вас еще есть время. Я уйду сейчас. А вы поспите.
— Да нет, не до сна мне. Надо за дело браться. — И стал обуваться.
— Какое у вас дело? — спросила девушка.
— Оружие нам с неба не свалится. А наше из казармы они еще не вывезли. Во что бы то ни стало нужно отбить у них!
— Каким образом? Ведь они и казарму заняли.
— Одна только конная сотня там. А остальные в эшелоне еще.
— А этого вам мало — сотня? Да и потом — откуда вы знаете, что они не вывезли оружие?
— Плохого вы мнения обо мне, выходит, Мирослава! — усмехнувшись, сказал Артем. И, встретив удивленный взгляд, добавил: — Ну конечно! Ведь вы как думаете обо мне сейчас? Приехал, еще на вокзале узнал о таком несчастье — и хоть бы тебе что! Скорее к родичам, в теплую хату, и завалился спать. Признайтесь — ведь так?
— Ну-ну? — Девушка прищурила глаза.
— А я, Мирослава, с вокзала не сразу к родичам. У меня уже хлопцы в «секрете» стоят, глаз с казармы не спускают. Чуть что — моментально дадут знать. — И вдруг умолк. За перегородкой слышен был мужской голос. — Кто там? — удивился Артем.
Мирослава не ответила. Она словно не слышала его вопроса.
— Тетя Маруся! — позвал Артем.
На пороге появилась Бондаренчиха.
— Кто это там? — спросил Артем вполголоса.
— Из Ветровой Балки. Грицько Саранчук. Это не Орисин жених?
— Он самый!
Артем вскочил с кровати и, быстро надев сапоги, вышел за перегородку.
За четыре года, с той норы как Грицько Саранчук видел его в последний раз, очень изменился Артем. Раздался в плечах, лицом возмужал. Но тем не менее, промелькнуло в голове Саранчука, где бы ни был он, среди тысяч людей сразу бы узнал Артема.
— Ну, здравствуй, Грицько! — взволнованно и немного смущаясь перед присутствующими за свое волнение, поздоровался Артем, как только мог сдержанно.
— Здравствуй. Артем! — в тон ему ответил Саранчук.
И так, не размыкая крепко сжатых рук, может, минуту целую стояли, разглядывая один другого, улыбаясь и не находя слов.
Молчанием воспользовалась Мирослава, напомнила, стоя у порога:
— Артем, так, значит, ровно в десять вы в комитете.
— Обязательно, — сказал Артем и повернулся к Грицьку: — Ну, раздевайся, рассказывай. Времени у меня минут пятнадцать, пожалуй, еще есть.
И, отойдя к умывальнику, принялся умываться.
Саранчук снял шинель и как-то неуверенно пожал плечами.
— Да что ж тут рассказывать? Начать начну — и вдруг не уложусь в твой регламент! — Нотка обиды явно звучала в голосе.
— А разве мы в последний раз? Еще будет время. Сейчас хотя бы о главном: откуда, куда держишь путь?