— Что же такое случилось?
— Был в экономии объездчик один, Мордань по прозванию. Такое прозвище дали ему батраки. Шкуродер и бабник нахальный, можно даже сказать — насильник. В каждом таборе наложница у него была. И все норовил из таких, как вот эти мои землячки, — из молоденьких да робких. Хотел было и у нас на току обзавестись, на Христю все поглядывал, да остерегся. Слово такое сказал я ему. Магическое! А он знал меня немного еще по главной усадьбе. На досуге мы, мастеровые, у холостяцкого барака иногда с гирями упражнялись. Видел и он, что я мог, к примеру, двухпудовиком крестясь, весь «Отче наш» прочитать. И без особого даже напряжения. Потому-то наш ток и объезжал стороной. Но злобу, видать, затаил. В записной книжке его, как потом уже выяснилось, и моя фамилия была вписана, словно в поминальном листке, да еще с такой припиской: «Грозился убить». И вот однажды на рассвете в степи нашли его задушенным. Ну и кутерьма поднялась! Стражников, жандармов понаехало! Оказалось, что он не только объездчиком был, а и агентом полиции. «Политическое убийство!» Чепуха! Политические, конечно, были в экономии. Как же иначе! Экономия огромная, сотни три, а то и более только нанятых на срок было. А уж где такая масса людей в эксплуатации, без политических не обходится. Да взять бы хоть нас с Петром. С завода в Луганске за что нас вытурили? За политику. Я, правда, тогда еще не был партийцем. Это уже потом, на фронте, в марте семнадцатого, в партию вступил. А Петро и тогда уже настоящим партийным социал-демократом был. Года на три был он старше меня. А на заводе четыре года работал. В том же, где и я, инструментальном цехе. Дружили мы с ним — водой не разлить. От него я узнал кое-что и про работу ячейки ихней в главной усадьбе. Да и поручения какие-никакие еще выполнял: политические брошюрки читал на току у себя хлопцам. Нет, Морданя убили не политические. Две девушки задушили его. Но это уже потом, полгода спустя, выяснилось. А сперва накинулись на политических. И — пошла писать губерния! Начали, известно, с главной усадьбы. Первым делом трех рабочих из мастерских забрали. В том числе и моего Петра. Ну, а от Петра уже ниточка и ко мне протянулась. Хорошо, что в ту ночь с самого вечера мы с Христей в степь ушли. Разыскала нас Варька в скирде: «Не ходи в табор, стражники по твою душу… Засада, ждут». Вот и пришлось неожиданно расстаться.
— Да неужели ты ее так больше и не видел?
— Видел. Еще добрую неделю встречались. Никак оторваться от нее не мог. — Он помолчал немного, а потом спросил: — Ты в Таврии, Василь Иванович, бывал когда-нибудь?
— Проездом.
— Все равно. Значит, хоть из окна вагона, а видел, что за край, — степь и степь. Под осень не то что человеку — зайцу от ястреба не укрыться. Верстах в пятнадцати от тока и нашел себе пристанище: балка, поросшая кустарником. Там и залег, словно волк травленый. Целый день и головы не высунешь. А как только стемнеет, выйду, осмотрюсь хорошенько и беру курс на вечернюю зарю. Бегом. Буквально! Ночи короткие, а пятнадцать верст путь не малый. Однако расстояние это пробегал я, пожалуй, за час с минутами, не больше. И еще издалека вижу в условленном месте — в тени у скирды — беленькая точка. Ждет. Целую неделю так продолжалось. А однажды пришел — и только опустился рядом с ней на землю, сразу же догадался, что это и есть последняя наша ночь. — Артем умолк.