— Какими это «такими»? Разве я не могу хоть изредка беспристрастным быть? Да и потом — это ж про тогдашнюю…
— А разве две их?
— Одна. Но ведь все то, что уже потом произошло с ней, так непостижимо, что иногда в самом деле сдается, что две их. Одна — это теперешняя, дьячиха, которой я еще и не видел ни разу, да и видеть не хочу, а другая — прежняя. Не кроюсь, любил ее без памяти и счастлив был — словами не расскажешь! Ну, хватит об этом! Ты действительно прав: не две их, а одна. Дьячиха. И ну ее к монахам! Давай спать.
— Еще только одно спрошу тебя, про сына. Допустим даже, что отдаст тебе. Что ты с ним будешь делать?
У Артема, как видно, все уже было продумано, ответил сразу же:
— Пока что в Ветровой Балке поживет. Я с матерью договорился. А потом… Не век же мне, в самом деле, в бобылях ходить. Когда-нибудь да женюсь.
— Не завидую я твоей будущей жене.
— Вот как!
— Ты слово «женюсь» таким тоном сказал…
— Ну! Не о сегодняшнем дне речь идет, — отмахнулся Артем и, немного помолчав, добавил, как бы про себя: — Не о сегодняшнем, да и не о завтрашнем.
— Ага, ну тогда дело иное.
— Про Мирославу ты упомянул, — после молчания снова сказал Артем. — Не слепой, говоришь. Не слепой и я.
— Тем лучше.
— Но ты не думай, что у нас с ней разговор про это был. Ни слова! Только позавчера, в последнюю, можно сказать, минуту, когда ночью я занес документы свои в партийный комитет. Вышли вместе. Уже в подъезде стояли… Собственно, я сам и спровоцировал ее на это — растрогался! А если проще — гайка отошла какая-то… Теперь самому совестно… Не знаю, как в глаза ей посмотреть! Не то чтобы я ее не любил…
— Э, то уже не любовь, коли пошел вилять…
— Я не виляю… Я просто сам хочу разобраться в этом. Не те у меня к ней чувства, чтобы можно было, как говорится, «клин клином»… Это было бы полным к ней неуважением. Разве не так? Ведь даже рубец на сердце у мужчины для женщины, как, впрочем, и наоборот, вещь ого какая неприятная! А что ж говорить, если эта болячка еще, по сути, не зарубцевалась как следует. Не наступило еще время… А я… Ну, поспешил, одним словом.
Долго не спали они в эту ночь, два друга, никак наговориться не могли перед разлукой. Потом, словно сговорившись, замолкли. И долго еще лежали, каждый углубившись в свои мысли, и вздыхали, и ворочались с боку на бок. Только перед рассветом уснули.
XXIV
Проснулся Артем от гудков. Кузнецов уже встал — мылся под умывальником. Мать Михайла что-то стряпала. Артем спустил ноги с кровати и сидел, беспомощно глядя перед собой. Кузнецов, вытирая лицо полотенцем, взглянул на него.
— О чем задумался, Артем?
— Вот когда по-настоящему почувствовал я, как трудно Тымишу, бедняге. С одной рукой…
Кузнецов стал помогать ему обуваться. Аккуратненько обернул портянкой ногу — как куколка стала! Потом поднял лицо и сказал:
— Хороший Тымиш парень. Твердый, стойкий, видно. Я так думаю, что членом партии мог бы свободно быть. Будешь на селе — подумай об этой. Кстати, как это тебя вчера угораздило…
— Ты о чем? — спросил Артем. — О Грицьке? Но он же меня вывел из терпения!
— Чем?
— Без малого год, как революция, а он все присматривается!
— Ну и что ж? И хорошо, что присматривается. Значит, надо человеку помочь. А ты что? Не хватило терпения, говоришь? Нет, Артем, терпением ты запасись. Это тоже оружие!
— Народ зашевелился, — сказала хозяйка, смотревшая в окно. — Садитесь завтракать.
Кузнецов быстренько перекусил. Одевшись, попрощался с хозяйкой, поблагодарил за гостеприимство. Потом подошел к Артему.
— Ну, Артем, — сказал он, сдерживая волнение, — ночью ты спрашивал меня, встретимся ли мы. Не помню, что я тебе сквозь сон ответил. Встретимся, должно быть. А впрочем, кто знает! Давай на всякий случай попрощаемся. Как друзья.
Обнялись крепко, поцеловались. И ушел Кузнецов.
Тоска сразу овладела Артемом. Не раз в своей жизни приходилось ему разлучаться с друзьями, но никогда после расставания не было так тяжело у него на душе, как в этот раз… Только когда вернулся Михайло с ночной смены, Артем немного оживился. Михайло стал рассказывать про вчерашнюю схватку заводских красногвардейцев с гайдамаками.
— Хорошо, когда у руководства голова на плечах, да еще и не одна! — говорил он, веселый и довольный. — Представь себе только — если бы Иванов сам не остался на заводе и не задержал бы красногвардейцев, а пустил их на демонстрацию! Что б из этого вышло?! Ведь целая сотня гайдамаков пыталась на завод пробиться. Ну, им и дали! Хотя, собственно, настоящего боя и не было. Они сразу же откатились, залегли. Полчаса, правда, еще постреляли. Но это больше для виду, для атамана, чтобы слышал из своего салон-вагона, чтобы знал, какие они у него… орлы!