График избиений в карцерах Калачевым, Евстюниным и их подручными был точным и никогда не нарушался: в будние дни били по ночам, по воскресеньям и праздникам — днем. Били кулаками, плетьми, особыми нагайками, большими тюремными ключами, топтали сапогами. В одном из карцеров Калачев приколотил к полу круглые жерди, так чтобы заключенный был лишен возможности лечь, сесть и даже поставить куда-либо босые ноги.
В воскресенье утром Евстюнин надевал новую шинель, шел в тюремную церковь и в течение всей службы усердно замаливал свои грехи. Отдав богу богово, он направлялся к своим жертвам в карцеры. Проникнутый божьей благодатью, он спрашивал у своего «крестника» в карцере:
— В бога веруешь?
Истерзанные, измученные пытками люди по большей части отвечали:
— Верую.
Тогда Евстюнин закатывал рукава шинели и говорил:
— В бога веруешь, а против царя пошел, в социалисты записался? Мать пресвятая богородица — раз… — Наносился первый удар. Затем со словами: «Казанская божья матерь — два…» — следовал второй удар. «Иверская» — третий удар. «Тверская» — четвертый. Избиение продолжалось до тех пор, пока Евстюнин не уставал вспоминать все известные ему чудотворные иконы.
У «крестника» № 1 Артема этой комедии не получалось. Здесь Евстюнин, сопровождаемый помощниками, бил молча, без присказок…
Весной 1908 года один из политических заключенных, посаженный в карцер, не выдержал всех этих ночных и дневных избиений и был отнесен в тюремную больницу, в которой, не приходя в сознание, через несколько часов скончался. Тюремный врач по обыкновению составил лживый акт: смерть после крупозного воспаления легких. На ту пору группа екатеринбургских товарищей отправлялась обратно в Екатеринбург. Оставшиеся в Николаевке политические заключенные обязали отъезжавших екатеринбуржцев сообщить на воле об ужасах, творимых в Николаевских исправительных ротах, и рассказать матери только что убитого товарища об обстоятельствах его гибели. Мать имела право потребовать медицинскую судебную экспертизу для установления причины смерти ее сына.
«Подвиги» николаевских палачей стали известны в Петербурге, и о них социал-демократами был сделан запрос в Государственной думе. В свою очередь, один из крупных адвокатов в Екатеринбурге взялся за это дело. О Николаевке заговорили в газетах. Прокурору казанской судебной палаты, который был обязан наблюдать за уральскими тюрьмами, пришлось скрепя сердце назначить особую комиссию для расследования дел на месте.
Само собой разумеется, администрация Николаевки была своевременно предупреждена о выезде комиссии. Все карцеры были освобождены от узников. В числе их был и Артем. Товарищи из камер видели, как его с распухшим, изуродованным лицом, с выбитыми зубами, кровоточащим ртом ввели в тюремную больницу. Жердяной пол — изобретение палача Калачева — был сорван, орудия пыток тщательно спрятаны.
Заключенным, проведавшим о приезде комиссии, надзиратели говорили: «Начальство приедет и уедет, а мы с вами здесь останемся. Учтите это…»
Комиссия прибыла в Николаевку. Был назначен обход всех камер. Задавались казенные вопросы: какие имеются жалобы и заявления? Большинство заключенных ответили молчанием на эти дурацкие в условиях Николаевки вопросы. Некоторые узники николаевского застенка срывали с себя одежду и демонстрировали свое исполосованное, измученное тело. Некоторые просили перевода в любую другую тюрьму страны. Три человека официально заявили об истязаниях и пытках, их немедленно перевели в Екатеринбургскую тюрьму.
Член комиссии товарищ прокурора судебной палаты гарантировал заключенным прекращение истязаний. Калачева убрали. Позже свирепый палач был убит эсерами в Перми. Но вскоре Николаевка стала местом, казни для осужденных на смерть рабочих и крестьян всего уральского района. В праздник пасхи сюда привезли и повесили на тюремном дворе восемь рабочих… Все это происходило на глазах Артема и его товарищей.
Письма из-за решетки
Письма от Артема из Николаевки на волю почти не доходили. Изредка каким-то чудом проскакивала измаранная прокуратурой открыточка. Так, 25 января 1908 года такая открытка с картинкой, изображавшей «Аленушку» художника Васнецова, была получена Марией Загуменных.
«Привет. Ваши письма дошли — рожки да ножки… Дело к маю не пойдет, еще не предъявлен материал. Живем по-старому, через пень колоду… Обещали меня перевести в Пермь. Однако, я думаю, это случится не раньше, как повезут в суд…»
Из обрывков слов, оставшихся в письмах, проходивших прокурорский просмотр, а больше из писем, которые Артем умудрялся посылать нелегальным путем, товарищи на воле видели, что могучее здоровье их Артема разваливается. От цинги и избиений у него началось гангренозное воспаление челюстей, а лечения в Николаевке, само собой разумеется, никакого не было. Мария Загуменных получила в связи с этим от Артема «…прямо ужасное письмо. Сделать же мы ничего не могли», — отмечает она. Артем просил в своем письме к Загуменных сообщить о его положении родным.
«Многоуважаемый Андрей Арефьевич! Пишу Вам по поручению Вашего сына Федора. Он просит Вам передать, что прокурор переписку запретил, а потому он не имеет возможности писать сам…Ваш сын сел без улик, а потому можно надеяться на приличный исход. Вот только вытащить бы его из Николаевки, уж очень там скверно… Передаю Вам от него сердечный привет… Письмо это нелегальное. Пермь, 9 мая 1908 г. Мария Загуменных».
В июле того же 1908 года Артема все же перевели из Николаевки в Пермскую губернскую тюрьму. Случилось то, о чем даже мечтать не мог николаевский узник — вырваться из застенка после всего того, что было в нем перенесено и пережито.
Перевод в Пермь был связан с ожидающимся 25 сентября 1908 года судом над Артемом и его товарищами по Пермскому комитету РСДРП.
12 августа Артем послал из Перми в Москву большое письмо. Этим посланием была начата длительная, продолжавшаяся многие годы переписка между Артемом и Екатериной Феликсовной Мечниковой, матерью Александры Валерьяновны Мечниковой. Артема и Александру Валерьяновну связывали узы дружбы и подпольной партийной работы в Харькове в 1905 году. Там, в Харькове, Александра Валерьяновна была техническим секретарем сначала большевистской группы «Вперед», а позже Харьковского комитета РСДРП, верным товарищем и помощником Артема.
Переписка с матерью Александры Валерьяновны, с большим сочувствием относившейся к политической деятельности своей дочери и ее друзей по партии, имела для Артема особое значение. В лице Екатерины Феликсовны он нашел старшего товарища, сердечного и доброго, готового отдать все, что имела, тем, кто боролся за счастье народное. Она была человеком высокой культуры и ясного ума. Письма Артема к Екатерине Феликсовне имели не только личное значение, они находили дорогу к товарищам из Московского комитета, за границу к Ленину. Таким образом, они связывали Артема с партией. Большинство писем Артема к Екатерине Феликсовне Мечниковой сохранились до наших дней. Они не были до сих пор опубликованы.
12 августа 1908 года в губернской Пермской тюрьме Артем написал одно из своих писем «Дорогой тете», как он называл Екатерину Феликсовну Мечникову.
«Я очень долго ничего не писал; то есть, вернее, Вы ничего от меня не получали, — пишет Артем. — Объясняется это тем, что мое последнее письмо было мне возвращено обратно; я его написал в первых числах июля, сейчас же по получении обвинительного акта… в форме, которая прокурору показалась дерзкой. Теперь я пишу уже из Перми, из губернской тюрьмы. Меня перевезли 3 недели назад, как только Николаевна получила извещение от Палаты (судебной. — Б. М.) доставить меня в заседание суда к 25 сентября…»