Мама давно уже, видно, примечает все это за Артемкой и сейчас, перехватив его взгляд, улыбается:
— Что, нравится?
— Нравится, — сознался Артемка.
— То-то. Сразу видно — идет его величество!
— Почему «его величество»? — удивился Артемка.
Мама засмеялась. Тогда Артемка все понял и засмеялся сам. «Это же у нас о рабочих так принято говорить: «Его величество рабочий класс». Артемка никогда не видел, чтобы Микула суетился, кричал на кого-нибудь, ругался, грозил. Подойдет, посмотрит на тебя, будто насквозь глазами пронзит, и скажет: «Что же это ты, гражданин, некрасиво себя ведешь?» И опять так на тебя глянет, что ты рад сквозь землю провалиться. Между прочим «гражданин» — у Микулы любимое словечко.
— Ну, садись. Будем обедать, — сказала мама. — Все хочу спросить тебя, почему вы Коваля Микулой зовете?
Артемка хмыкнул.
— Он когда с Украины к нам приехал, его кто-то во дворе спросил: «Как вас зовут?» Отвечает «Микола». По-нашему Николай. И отчество похоже — Семенович. Ну мы его и прозвали Микулой Селяниновичем.
— Он не обижается?
— Зачем же? Микула Селянинович — хороший человек. Былинный богатырь.
В передней раздался звонок.
— Кто бы это? — заспешила мама.
Через несколько секунд скрипнула входная дверь и раздался веселый мамин голос:
— Николай Семенович! Милости просим, заходите!
— Пришел домой, — говорят, звонить вы прибегали… хвораете тут чего-то… — загудел в коридоре густой голос Коваля. — Дай, думаю, загляну. Может, помочь чем?
— Ничего не надо, — замахала мама руками. — Артемка вдруг затемпературил. Но был врач, все в порядке. А вот обедать с нами садитесь.
На пороге кухни возник Микула Селянинович.
— Ну, если не шутите, не откажусь.
— Какие шутки! Садитесь, я наливаю!
— Здравствуй, Артем. Что же ты, гражданин, летом — и вдруг простуда?
— Футбол мы гоняли, а потом я сразу два мороженых съел.
— Футбол гоняли! — В голосе Коваля послышались нотки сожаления.
Артемка насторожился:
— А что, нельзя?
— Да нет, почему же. Футбол тоже занятие, особенно если время девать некуда.
— Мы же не весь день.
— Еще бы весь! — Коваль внимательно присмотрелся к Артемке. — Тебе сколько лет?
— Четырнадцать.
— Ну что ж, возраст солидный.
Артемка засмеялся:
— Солидный! Скажете тоже…
— А что? Из пеленок ты уже вырос. И давно. Восьмой класс заканчиваешь — вполне взрослый человек. После восьмого что делать будешь, решил?
Артемка пожал плечами.
— Не знаю… Наверно, в девятом учиться буду.
Николай Семенович посмотрел на него, прищурился.
— Ну что ж, почему не поучиться. Тем более что учение в нашей стране бесплатное. Мама тебя оденет и прокормит.
— Вы что, Николай Семенович, — испуганно проговорила Артемкина мама. — Конечно, прокормлю. Как же иначе? Артемка мне сын…
— Да я ничего, ничего… Просто мысли иногда приходят. Сейчас вот много пишут об акселерации… Процесс такой будто происходит: дети быстрей растут, развиваются. А мне иногда кажется, что, наоборот, задерживаются они нынче в своем созревании.
— Ну что вы!
— В чем-то они, может, и действительно обошли нас, четырнадцатилетних. Что ж удивительного — жизненные условия-то как улучшились! А вот чувство ответственности… Оно приходит к нынешним молодым иногда поздно. Очень поздно. Парню уже двадцать, а он все еще деточка, все еще мамуленькин сынуленька. И родители вроде не видят, не понимают. Балуют его, тряпочки всякие покупают. Рубашечки одна другой чуднее, курточки с лохмотьями…
— С бахромой, — поправил Артемка.
— Ну, с бахромой, — согласился Николай Семенович, — только чтобы цветастее других был одет. Пусть смешнее всех в городе, зато цветастее, не как все. А что дураком растет, грамоту одолеть не может, работать не хочет — не беда, прокормим! Вот и ходит такой нестриженый балбес, бренчит на гитаре. Все дали ему родители, только любви к труду, который человека человеком сделал, привить не сумели. Потом плачут: «И в кого он у нас таким уродился?»
— Но Артемка вроде не такой, — возразила мама.
— Да разве я про него! Я вообще…
— А вы, Николай Семенович, — Артемка лукаво смотрел Ковалю в глаза, — разве, когда вам четырнадцать было, не гоняли футбол, не играли на гитаре?
— Тогда не гитары, гармошки были в моде, — с улыбкой вставила мама.
— Ну, играл, — мотнул головой Николай Семенович, — Но я в четырнадцать-то лет и другое знал, не только гармошку. Я в четырнадцать лет семью из шести ртов кормил.
— В четырнадцать? — не поверил Артемка.