- Во всём виновата я одна, - наконец, завершила Артемидора свою мысль. Грубостей она в упор не замечала. - Не уследила, нужно было Зигрид назад увести. Не попыталась сладить добром. Осиротила вконец. Теперь мне и отвечать.
- Ты так думаешь, - кивнула Бельгарда. - И взаправду ответить за свои слова готова? С ходу твоё дело не решишь.
- Это ведь очевидно, - невольная убийца понурилась.
- Мало ли кто что очами увидел, - возразила подруга. - Одно уж безусловно: среди рабочих пчёлок тебе делать нечего, а глазеть будут. Рассветает: я тебя в цитадель отведу.
В иное время подобное приключение показалось бы Артемидоре чудом. А так, когда еле забрезжилось наверху, посреди древесной тьмы да с глубоким сокрушением в сердце, она шла за Бельгардой будто посреди мутного сна. И всё же недреманный разум отмечал для будущего: крутые внешние стены и цилиндрические башни были не серыми, как могло показаться издали, хотя и не розовыми, цвета наступающей зари. На них пошёл белый камень, который как бы лучился поглощённым светом. Внутри стен обитали сплошные кроны и купы, глянцево шелестящие на тёплом ветру, который раскачивал выпавшие из их шевелюр редкие светлые пряди. Независимо от времени года здесь стояла как бы вечная, имманентная весна - иногда жаркая, как внешнее лето, часто бросающая в зимний озноб, а прямо сейчас - по-осеннему мягкая и нежная.
А ещё в кустах водились небольшие твари, которые явно были причастны к общему чуду. Артемидора чувствовала, как они раздвигают траву, подходят ближе и обнюхивают, овевая подол рясы ровным тёплым дыханием.
... Монастырь как раз поднялся к заутрене, и ждать им пришлось недолго, тем более о событии здесь уже знали. Собрание кларинд во главе с дряхлой настоятельницей было торжественным, как папский конклав (хотя общего духовного родителя в Верте отродясь не видывали), и в то же время возвышенно простым. Одежды цвета пожухшей травы перемежались с коричневыми: Артемидора наконец вникла, что вольный народ тоже делится - на учёных клерикесс и умелых стражниц. Мужчинам здесь, видимо, не доверяли тотально.
Голоса сидящих в своего рода амфитеатре звучали подобно траве за стеной, она еле вникала в суть и смысл, хотя было ясно, что речь о ней, стоящей наособицу, немного и о Беле. И вроде бы там отпускали шуточки - или ей показалось? Лица были серьёзны, но голоса порхали от одного кругового сиденья к другому.
- Да что там вкручивать и выкручивать! - наконец, возвысила голос приоресса. - Верно ведь, матушка Одригена? Выдрать как следует, тем паче сама напрашивается, и переодеть.
- По правилу - пять десятков плетей, - пожала плечами старуха. - Так будет годно?
"Это не меня вовсе спрашивают, - одёрнула себя Артемидора и невольно повернулась к подруге. - Меня собираются убить".
- Ничего не бойся, - прошептала Бела, - нет смысла. И времени тоже. Это будет сейчас, я их порядки знаю.
И отодвинулась, пропуская стражниц.
Внутри Артемидоры всё ухнуло книзу, она поневоле дёрнулась за Бельгардой, словно прося защиты. Однако твёрдые руки её поимщиц были почти ласковы. Взяли под локти, нависли всем телом с двух сторон - она ещё удивилась, до чего убавилась в росте за последние часы, - и повели прочь.
Завели в глухую комнатку с узкими щелями под потолком, со стенами, обитыми мягким. Там стояла скамья - толстый широкий брус на ножках, который выглядел... слово подобралось много позже... Девственным.
- Сама разденешься? - спросила одна из женщин. - Можем смотреть в другую сторону, если что.
Но пальцы упорно не слушались, немели, как на морозе, соскальзывали с ворота и подола.
- Эх, недотёпа, - добродушно попеняли за спиной, - да застынь как есть, мы уж сами.
Без затей закрутили одёжки на голову, уложили так, что отчего-то не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Словно курица у меловой черты. Сказали:
- Терпи.
А ведь первый удар, как она помнила из прошлого, самый страшный, и впрямь был терпим. Почти.
Сказали:
- Держись крепче за бортик.
Тут и началось - до прикосновений калёного железа к спине, приливов и отливов, проливов и отхлывов, солёного вкуса во рту, багряного облака, пурпурного облика перед глазами. Кажется, она кричала, словно в родах, или нет?
"Я не помнил боли: я помнил, что она была". Эту фразу из любимой рутенской книги она повторяла, пока не потеряла сознания.
Очнулась в мягчайшей, будто воздушной перине. "На воздусях". Однако тылом кверху, что вроде бы доказывало реальность того, что произошло.
Но вот беззаботный смех - тот опровергал начисто.
Бельгарда сидела у кровати, как в тот самый первый раз, когда остались вдвоём.
- Пришла в чувство, милая моя? Получила, чего добивалась? Нет¸ не двигайся. Так ссадины разбередишь, что и опий не поможет.
Кажется, лицо Арты приняло уж совсем дурацкое выражение, потому что смех возобновился.
Ты ведь сама этого хотела. Кары. Экзекуции за возведенную на себя вину. Которой не было. Ты защитила невинное дитя от страшной беды, но сделала это как мужчина, вот тебя и грызло изнутри.
- Правда, что ли?
- Не веришь, конечно. Да поразмысли сама: всё твердила "виноватая я", а меня не слушала. Ну, во-первых: если прощают - вина остаётся как она есть. Наказывают - вина, реальная или возведенная на себя, закрыта. И вот что ещё. Ты поступила, если вдуматься, истинно по-женски. Хочешь чуточку университетской философии? Все отчего-то думают, что это мужчина агрессивен, а его прекрасная половина кротка. Если чуть продвинутся к истине - что она так же агрессивна, но выражается её гнев иным образом: больше на словах и через хитрости. Это всё ерунда. Женщина более агрессивна, чем мужчина, причём именно что по его образу и подобию. Так сказать, бьёт самца на его собственной территории, оттого что у самого паскудного из них есть тормоза и ограничители¸ а у неё нет. Я имею в виду исконные, а не внедрённые в неё воспитанием. В жён вбили модус поведения, угодный мужьям. Не веришь? Пошли дальше, если ты не против.
У Арты не было сил возражать, да и забавно сделалось.
- Знаешь, каковы причина и корень такого поведения? Мужчину Бог - или Терги - замыслил как защитника. Он по замыслу и призванию должен оберегать от напастей, а не причинять их. А вот мы с тобой, любая из наших сестёр - убийца. Тут нет противоречия с жизнетворной функцией, ибо главное в ней - не дети. Именно женщина проводит мужчину через врата смерти, убивая, съедая и воскрешая обновлённым - собственно, другим и с новым именем. И делает это не однажды, а множество раз в течение одной его жизни. Сама же она если и меняется, то оставаясь самой собою.
- Ой, как мудрёно. Запутала ты меня совсем.
- Да не это главное. Ты не меня - себя слушай. Это мужчина раскладывает мысль по полочкам, а мы берём целиком: я уже тебе говорила. Он оттачивает оружие ближнего боя. Это тактика, и оружие это - логика. А мы сами по себе оружие - дальнего или отсроченного действия. Это стратегия. Мы умеем предвидеть, угадывать по мельчайшим намёкам и продлевать догадку.
Тут Арта поняла, что так и есть.
- Я в самом деле умею, - ответила она. - Только вот поверить себе и в себя мне трудно.
- Вот за такое тебя, помимо прочего, и выдрали, хотя никому не хотелось. А теперь поверь ещё в кое-что. Отвернись от меня и гляди на табурет.
Там лежала аккуратно свёрнутая стопка одежды тех же тонов, что и время года за окном.
Монашеская.
- Мы сочли, что испытание порога ты прошла, - продолжала Бельгарда. - Главное для женщины, какова она по своей природе, - не умело действовать, но действовать вопреки всему. Не правильно поступать, но уметь брать на себя ответственность за поступок. Мудрость, опыт и умение приходят, отвага есть свойство прирождённое. Ты отважна.
- Постригаясь, надо ведь отречься от мира, - пробормотала её собеседница, ясно чувствуя, что говорит не то.