И всё это население буквально впивалось глазами в господина Энги.
Надо сказать, что он, кочуя в палатке очевидной старости, ещё не достиг руин безобразного дряхления. Так о нём выразился бы скондец, любящий цветистую речь.
И вот он шествовал в окружении мощных воинов, настороженных, как их отсутствующие арбалеты, поигрывая тростью и беспечный, как мотылёк по весне. Роскошные седые кудри, спускаясь до плеч, походили на несуществующий парик, покрывающий призрачную лысину. Каждая морщинка загорелого лица была словно вырезана резцом гения. Уста цвета увядшей розы изгибались в слегка ироничной усмешке. Но лучше всего были глаза, осенённые кустистыми бровями, - чёрные алмазы-карбонадо, чей возраст и прочность во много раз больше, чем у не имеющих цвета. От их взгляда любому становилось безразлично, что элегантный бархатный наряд с модными прорезными буфами на рукавах и бёдрах понизу завершали мягкие туфли с круглыми носами - дань Царице Подагре.
При виде сего шармёра женщины едва уловили, что он прибыл в сопровождении куда более молодого спутника, до того последний был невзрачен.
А тем не менее то был рутенец из тех, кто поставлял Верту, точнее морянам, затейливые механические игрушки. Одетый по местной моде, но неброско, коротко стриженный и сдержанно красивый юнец.
Звался он, как потом представил его сьёр Энгерран, Владом или Эвладом, а так как от предков ему досталось родовое прозвище Кабюсов, то вертцы любовно величали его Брюсселем, Бросселем, Брокколем и даже Брюквой. Судя по всему, им тоже пытались поиграть, как импортными изделиями. В Верте обожают прикармливать рутенских хитроумных советников, а кое-кому позволяют и произрастать на здешней плодородной почве.
Серьёзная причина или там цель, с которой его наняли, косвенно заключалась в фамилии: потомственный биолог с уклоном в менделизм-морганизм. Вот ему и позволили знакомиться с предметом торга - всем этим зерном в восковых капсулах и скрюченными корешками, увенчанными острой почкой или без оной.
Демонстрировали гостям образцы разные монахини, но отчего-то при них постоянно оказывалась Зигрид - ради такого она даже соизволила умыться душистой водой, причесаться и переобуть башмаки, вечно измаранные вонючей жижей пополам с опилками. Последнее время девушка вечно пропадала в конюшнях, ведь известно же, что конский навоз лучше всего для полей и огородов. Всё равно ведь послушницам, даже имеющим чистые руки, микроскопов и прочей аппаратуры не доверяли: только тяжеленную сумку, которую надо таскать за старшей сестрой.
Перебирая сию флору, сьёр Энгерран только хмыкал с самым довольным видом. Его помощник, тем не менее, то и дело возмущался:
- Сплошное шарлатанство и как бы не жульничество. Алхимия отличается от химии не только приставкой.
- Было опробовано в бою, - возразил ему шеф. - Растёт как проклятое, все сорняки собой вытесняет. Только на краю межи останавливается. где камень лентой положен.
- Положен? Это вон всему этому быть не положено, - Эвлад указал подбородком на выставку, разложенную по всей холстинной скатерти. - Сказки вам рассказывают.
- Мы отвечаем за всхожесть, - ответила монахиня. - И за отсроченный результат.
- Что это за зверь? Вечно вы, клирики, хитрите.
- Первые ростки и всходы запланированы более слабыми и редкими, чем урожай следующего года, - ответила монахиня.
- Здесь ведь второе поколение, - встряла Зигрид. - Со скрытыми признаками. Чтобы настоящая порода стала доминировать лишь в третьем колене - тогда, когда семя привыкнет к месту, а наследственное вещество изменится по обстоятельствам.
Тут на ней скрестились все три взгляда: негодующий, юморной и почти восхищённый.
- Кажется, вы, как все клирики и клергессы, желаете сохранить монополию и ничего не давать даром? - спросил Эвлад старшую сестру. - А девочка у вас умница, напрасно вы её в рубище держите и засоряете мозги всякой околонаучной ересью.
И мельком дотронулся до жёстких рыжих волос.
- Кто такие клергессы? - торопливо спросила Зигги, выворачиваясь из-под руки. - Это вы, сьёр, своего мэса Франсуа Рабле под нас переделали?
Но её уже волокли за руку обратно в обитель. Мешок и увеличительное стекло - тоже.
- Вот выдеру всем напоказ, - шипела старшая с несколько преувеличенным гневом.
- Ой, до чего страховито. Впервые, что ли?
- Так то в детстве и не нами. Хочешь почуять разницу?
- Так с того я и поторопилась выступить, пока укорота не сделали...
Последние слова, уже внутри стен, звучали еле слышно, так что Арта, следившая за сценой из бойницы, самого конца не расслышала.
Когда она поделилась увиденным и услышанным с Белой, та резонно заметила:
- Всякий труд достоин своей платы, звонкой монеты - в прямом смысле или переносном - домогаются все. Рутенцы берут с морян раковинами, кораллом и жемчугом, моряне с жителей суши - корабельным лесом, полотном, пенькой и дёгтем. Мы платим Народу Моря не одними молитвами во здравие: что и говорить о посредниках вроде сьёра Мартиньи и его юного сюзерена, которые ради морян и сами кое-чем поступаются. Для свершения добрых дел, приличного монахам и монархам, нужно быть очень и очень богатым.
- Погоди, - попросила Арта, - я не успела понять про его величие Кьяртана. Слухи какие-то ходили.
- Поговаривают, что он делится своей кровью экстра-класса, чтобы приручать всё рутенское, и что в благодарность ему подарили этакую помесь живого ба-фарха с сайклом. Только матушка с присными не особенно дают ему порулить до впадения в совершенные годы.
Ба-фархами по всему Верту именовали морских и океанских дельфинов, легко поддающихся приручению.
- Моряне этого метиса и подарили, верно?
- Ты права. Но скажи, какой роскошный повод для цареубийства - выпустить из жил его величества всю драгоценную жидкость и сбыть с прибылью. Одного жаль: за это квалифицированная казнь положена. И вряд ли отвертишься.
Арта сначала возмутилась в душе, но спустя пару мгновений поняла, что здесь по большей части самоирония, только очень извилистая. И вообще проявление тёплых родственных чувств.
VIII
Как там старшие монахини договаривались с господами заказчиками, в тот раз оставленными, видимо, в лёгком недоумении, простым сёстрам было без особой разницы. Идёт дело - ну и пускай себе идёт. Они переключились на витающий в воздухе скандал.
В отличие от них, послушницы без особенных проблем выбирались на широкий простор - особенно те, в которых еще была жива память о прежней лаборантской воле.
Что там творила Зигрид в свои свободные часы, никто особо не влезал. Только пришла она однажды к Бельгарде - а та как-то невзначай стала приорессой по воле собрания старших. И поделилась с ней:
- Ма Бела, я ведь обетами не связана? Меня в обители только долги держат?
- Большие.
- Я не о таком. Кем меня ни считай, а даже послушницы числятся в мирянках. Эвлад меня улещивает идти за него. И собой хороша, говорит, и ум у тебя что надо - а в Верте ты не реализуешься. Приодеть, подкрасить, поднатаскать и в универ отдать, так он говорит.
- А что в Рутене ты не будешь считаться по-настоящему взрослой, он упомянул?
- Все равно, говорит, там у тебя прав больше. Женщины у них стоят вровень с мужчинами.
- Обрадовал... Но и это - общее место.
- Замуж зовёт. Хочет забрать с собой - нажитой скарб в Верте через Многие Радуги и крутые холмы в Рутен не перебросишь, но я ведь не скарб и вещь, а если буду вещь, то такая, что лежит при самом теле. Так он говорит.
- И что монастырь не имеет права тебя удерживать против желания, если иные условия соблюдены, - тоже.