К тому же их уход из Ромалина как-то быстро сладился: должно быть, судьба ворожила или связь с правящим семейством и, во всяком случае, живыми мечами, старым и малым, поддерживалась исправно. В избранные обители и оттуда в столицу летели письма - голубиная почта по всему Вертдому работала не хуже любой новомодной, взятой на пробу из Рутена. Почтарей набирали из турманов, виртуозно и жёстко натренированных в своём деле. Заодно поддерживали в надлежащей форме охотничьих ястребов и кречетов. Последние номинально работали охраной, однако в воздухе нередко сталкивались интересы различных партий. Иными словами, одинаковые послания приходилось поручать двум-трём почтовым птицам - какая окажется удачливей.
Так что Артемидора не особо удивилась, когда оказалась на большой дороге с аршинной котомкой за плечами (называемой по новой моде "рюкзак") и Бельгардой, запряженной сходно, по левую руку.
Их длинномерная поклажа оказалась страшной только с виду: больше всего места занимало стёганое одеяло, сшитое мешком и снабжённое капюшоном. Также Бельгарда несла котелок для варки и похожую на паука горелку, хитроумно работающую "от расщепления воды", как она выразилась. Доре был поручен "стратегический запас" продуктов - на случай, если прекрасным паломницам не удастся вытянуть из доброхотов достаточное количество милостыни. Остатки приданого Белы они разделили по-сестрински надвое и зашили в пояса. Это называлось "неприкосновенный заём" или, по новой словесной моде, "энзе".
Стоило им покинуть ромалинские пределы и приделы, как мир засверкал юными красками. Стояло самое тихое и благодатное время для этих мест - начало осени. Дни стояли тихие, солнечные, ночи крупнозвёздные, ветер ещё не успел повернуть с суши на море и принести на землю сырость. Урожай с полей и гряд собирали явно в расчёте на то, что мимохожий человек полакомится, а в крепко, на совесть смётанном стогу ночевать было куда уютнее, чем в трактире. Хотя и в тамошних конюшнях стыдились стелить лошадям прошлогоднее сено - брали свежее и огромными охапками.
Не раз приходило в голову Артемидоре, что их обеих накрывает незримый ореол чьего-то благоволения. Бельгарда день ото дня становилась бодрей - осанка выпрямилась, плечи развернулись, будто и не тяжесть несла. В манерах и улыбке появилось нечто непривычно озорное, даже мальчишечье, походка сделалась размашистой, кожа словно покрылась смугловатым глянцем, даже светлый волос раскудрявился. Артемидоре тоже передалось это победное настроение, хотя куда уж ей самой больше кудрявиться: без того жёсткий волос что повитель. И загорелая она не от солнца, как подруга, а сама по себе. Эрв только и делал, что попрекал жену мужичьей кровью.
Шли наниматься они в неближнюю обитель, которую наметила Бельгарда как самую щедрую на учёности всякого рода. Но добрались туда много раньше, чем хотелось разошедшейся Доре: не успели ни особо запачкаться, такая тёплая была вода в ручьях и придорожных лужах, ни, тем более, обзавестись проворными спутниками. Последние нередко обретаются в соломе и пользуются людьми как удобнейшим средством передвижения: вроде почтовой кареты с бесплатной кормёжкой.
Иными словами, когда за очередной грядой багряно-золотого леса встала башня из похожего на зарю камня, знакомая Доре по рисункам, женщина ахнула от восхищения и разочарования сразу.
- Это кларинды, Бела? Мы близки к цели? - спросила она.
- Да, они самые, - ответила подруга. - Но быть близким - вовсе не значит, что исполнение не замедлит. Цель не стрелковая мишень, как понимаешь. Внутри цитадели обретаются лишь свои. Я тебе говорила о секретах выведения сортов и пород? Конверсы работают на полях и делянках, живут в своих хижинах или бараках под сенью огромных башен, а нанимать их монашки выходят из своих стен в определённые дни и часы.
Поля и делянки начались незамедлительно после этих слов. То есть вначале Дора принимала их за луг, из которого кое-где лезла юная поросль, постепенно переходящая в опушку леса, но потом поняла, что деревца и кусты - это живая изгородь, что делит обширное пространство на не совсем правильные четырехугольники. Если цитадель учёных кларинд была внедрена вглубь древес, то окультуренная равнина была увенчана сооружением куда более скромным: приземистой двухэтажной казармой из лиственницы, с гонтовой крышей. Крышу явно починяли: на крутом скате маячили две фигурки в буро-зелёных рясах, одна пристально ковырялась в черепице, видимо, заменяя подгнившую пластину, другая ради неких своих целей оседлала полуоткрытое мансардное окно. Со страху Артемидора не поняла, рама то была или створка.
- Что, и нам так придётся? - с неким унынием показала она подруге на картину. - Это ведь женщины.
- Посвящённые мастера, - возразила Бельгарда. - Не простые работницы без году неделя. Нам с тобою такое не поручат, не бойся.
- Конверсы?
- Да нет, законные сёстры. Хоть и не очень им удобно, за свои заслуженные цвета крепко держатся. И уж явно не послушание проходят, а настоящей работой заняты. Там ведь внутри явно теплица, а снаружи висят горшки с рассадой и капают.
- Ничего себе у тебя глаз намётан.
- Я только предполагаю.
Пока они так выясняли, что к чему, к ним подошли. Крупная монахиня вполне экологичного вида с полуслова поняла, кто они и что им требуется, и проводила в другое, исправное крыло, где обнаружились и соседние места в дортуарии, и небольшая купальня с подогретой водой, и не очень вонючая латрина, и трапезная, по причине вечернего времени накормившая лишь объедками и поскрёбками, но вполне питательными и даже вкусными.
- За один такой уют стоило бы наняться, - заметила Дора, немного разомлевшая от чистоты и сытости, устраиваясь между льняных простынь. Ткань была грубоватой на её прежний дворянский вкус, матрас и подушка ощутимо кололись всеми чешуйками и соломинами, одеяло, откинутое в сторону, в далёкой Европе назвали бы солдатским, но взятое вместе это казалось не просто добротным - выше всяких похвал.
- Верно рассуждаешь, - промолвила Бельгарда. - Так здесь и делают. Работают за еду, воду и кров над головой. А к тому же и учатся всяким непростым вещам. Это дорогого стоит - да хоть всю жизнь на такое клади, не окупишь.
III
Засыпая в новом месте, Дора мимолётом подумала, что с Беляной ей повезло, И хоть в речах подруги явно мелькают сложные и далеко идущие цели, приходится ей доверять и на её водительство полагаться. Кому она, Дора, сдалась на воле, даже если снова в мужнее рабство идти?
"Держись сильней за якорь, якорь не подведёт", - подумала женщина чужими словами и провалилась в незнаемое.
Ранним утром как раз прибыла мать приоресса со спутницами - делать смотр новоприбывшим. Старшей из монахинь было лет сорок пять, рот и щёки будто свёклой крашены, глаза маленькие, острые и насмешливые: вонзались в серёдку, как буравчик. Если Дора ожидала, что сейчас последует речь о всяких высоких материях вроде долга¸ веры, прав и обязанностей, какие закатывали ей муж и священник, то она неминуемо бы разочаровалась. Но после месяцев бессемейной жизни любой пафос её бы попросту насмешил.
Однако старшая лишь спросила:
- Читать-писать умеете?
- А что, по нас такого не скажешь или в точности до наоборот? - спросила в ответ Бельгарда.
Приоресса хмыкнула:
- В общем, берите обе по бумаге, разбирайтесь в них, как умеете, и чтобы к вечеру мне были подписи, что ознакомились и не имеете сказать ничего против. Иначе ни еды, ни ночлега. А пока берите корзины вон там, у выхода, и ступайте хмель собирать - уже слегка перестоял, любые руки на счету.
Хмель был Артемидоре знаком. Дома он лез изо всех щелей и во все щели, замок до самых холодов стоял как в зелёной шубе. Монастырский был, по сравнению с ним, ручной: стоял склонёнными рядами, опираясь на невысокие плетни, шипы были короче, шишки крупнее. Оттенок преобладал зеленовато-лимонный, но лепестки кое-где начали буреть.