В приговоре подробно описывалось, как надлежит поступить с родственниками Волынского: «Детей его сослать в Сибирь в дальние места, дочерей постричь в разных монастырях и настоятельницам иметь за ними наикрепчайший присмотр и никуда их не выпускать, а сына в отдаленное же в Сибири место отдать под присмотр местного командира, а по достижении 15-летнего возраста написать в солдаты вечно в Камчатке».
Утвердив жестокий приговор, Анна Иоанновна проявила и некоторую милость к жертвам, распорядившись вернуть женам Хрущова, Соймонова и Мусина-Пушкина их недвижимое приданое; детям первых двух (у Соймонова их было пятеро, у Хрущова четверо) оставалось по 40 душ, дети же Мусина-Пушкина получали всё имение деда — графа Ивана Алексеевича{457}.
После казни отца дети Волынского, каждый в особой повозке с провожатым, были отправлены в ссылку. Привезенная в Енисейск четырнадцатилетняя Мария Артемьевна 4 ноября была пострижена в Рождественском монастыре под именем старицы Мариамны. 26 ноября та же участь постигла Анну — она стала монахиней иркутского Знаменского девичьего монастыря Анисьей. Петр был доставлен в Селенгинск — крепость на русско-китайской границе и 12 января 1741 года сдан ее коменданту бригадиру Ивану Бухгольцу, под чьим «крепким присмотром» он должен был состоять, «не смея вступать в разговоры с посторонними людьми».
На этом преследования не закончились: «генералитетская комиссия» была преобразована в следственную комиссию для разбора финансовых злоупотреблений Волынского и его «конфидентов», которая работала, по крайней мере, до июля 1742 года.
Вслед за казнью последовала уже отработанная процедура конфискации и перераспределения движимого и недвижимого имущества — этим занималась уже третья по счету комиссия по «описи пожитков» преступников. За «жилплощадью» опальных, как это обычно бывало в «эпоху дворцовых переворотов», немедленно выстроилась очередь. В июле 1740 года родственник Остермана камергер Василий Стрешнев выпросил себе «двор с каменными палатами» Волынского на Неве; барон и вице-президент Камер-коллегии лифляндских и эстляндских дел Карл Людвиг Менгден получил его «двор деревянного строения» на Мойке, но без обслуги — было решено отправить «всех имеющихся в доме Артемия Волынского девок в дом генерала, гвардии подполковника и генерал-адъютанта фон Бирона» (Густава, брата фаворита){458}. Из мужчин восемь человек были взяты в Измайловский полк, трое — в Конную гвардию, девять — в придворную Конюшенную контору.
В петербургский дом Мусина-Пушкина на Мойке перебрался генерал-прокурор Трубецкой. Дача Платона Ивановича «близ Петергофа» отошла фельдмаршалу Миниху; «Клопинская мыза» — опять же Густаву Бирону. Московский дом Волынского на Рождественке после смерти императрицы Бирон во время своего недолгого регентства при Иване Антоновиче пожаловал новому кабинет-министру А.П. Бестужеву-Рюмину, но тот воспользоваться им не успел, поскольку вместе с покровителем попал под следствие. В итоге этот дом остался в дворцовом ведомстве, как и большинство «отписных» земель и крестьян опальных. Туда же в 1740 году отошла и загородная усадьба Волынского. В ней расположился «егерский двор» и покои были переделаны для размещения придворной псовой охоты в составе 195 собак и 63 служителей.
Наличные «пожитки» нестеснительно выгребались из домов арестованных и свозились для оценки и распродажи в «Италианский дом» на Фонтанке, где при Анне Иоанновне был устроен театр. Опись имущества Волынского упоминала неловкие и тут же пресеченные попытки его дочерей скрыть некоторые ценности: «По объявлению девки Авдотьи Панкиной сыскано у дочери Волынского Анны, которое она от описи утаила…» (далее шел перечень бриллиантовых серег, перстней и колец). «По объявлении девки калмычки» в сундуке Прасковьи Волынской нашлись алмазные и другие вещи, которые «положены были для утайки меньшою Волынского дочерью Марьею», в том числе «трясило» с яхонтом и семнадцатью бриллиантовыми «искрами», серьги, старинная золотая пуговица с финифтью, 13 «бурмицких» жемчужин, медаль золотая «о мире с турками», портрет за стеклом в золоте, три золотых кольца и перстень.