В начале XVI века Джованни Таксис, предприниматель из Бергамо, открыл в Венеции, у самого моста Риальто, почтово-транспортную контору. Экипажи Таксиса могли отвезти хоть в Верону, хоть в Падую, и очень скоро он стал в своей сфере монополистом. Есть версия, что и название «такси» происходит от его имени. Так это или нет, но Тициан с удовольствием пользовался услугами вновь изобретенного сервиса, заказывая дилижансы в конторе Таксиса. Особо приятно было, что в холодное время года в некоторых из них предусматривался подогрев. Единственное, что расстраивало, – дилижансы Таксиса не хотели везти на родину Тициана в Кадор: это была труднопроходимая гористая местность, пересеченная реками, и к тому же – в сравнении с Венецией – жуткая глушь.
Чтобы занять в Венеции выгодную административную позицию, Тициан пытался «подсидеть» Джованни Беллини. Была такая традиционная для города должность – соляной посредник. Тогда считалось, что в минералах (не важно, пигменты это для красок или соль для употребления в пищу) лучше всего разбираются именно художники. По правде сказать, ко времени Тициана функция посредника была чисто номинальной. Зато она автоматически давала множество преимуществ: должность главного художника республики, 100 не облагаемых налогом золотых дукатов ежегодно, двоих помощников и роскошную мастерскую.
Тициан использовал все наработанные связи, чтобы занять это место, хотя соляным посредником уже много лет числился престарелый Джованни Беллини, его учитель. Интриги Тициана сработали. Он получил, что хотел, и сверх этого – недостроенный дворец Франческо Сфорца на Большом канале для устройства мастерской. Там было все: просторные залы, стеклянный потолок, дающий невероятное нужное для работы освещение, и даже личный причал. Однако дряхлый Беллини, узнав о таком нечеловеческом коварстве, враз передумал умирать и через суды восстановил свои утраченные было права.
Только после его смерти раскаявшийся в ослепившей его алчности Тициан все же станет соляным посредником.
За более чем 70 лет творческого труда Тициану приходилось писать венецианских дожей и римских пап, герцогов и королей, но даже знатность заказчика никак не помогала ускорить работу. Заказчики буквально осаждали Тициана напоминаниями о том, что все сроки уже истекли. В 1538 году, после многочисленных напоминаний о батальной картине, которая была оплачена из городской казны, но так и не написана Тицианом, его даже лишили почетного звания официального художника Венеции, передав его художнику Порденоне.
Известно раздраженное письмо герцога Альфонсо д`Эсте, переданное Тициану по дипломатическим каналам: «Художник Тициан вовсе не считается с нами! Он играет скверную игру. Это для него плохо кончится!» Впрочем, когда герцог получил заказанную им аллегорию «Вакханалия» и оценил ее совершенство, он пришел в неистовый восторг. А почетное звание официального художника Тициану вернули – после того, как он все-таки завершил батальную «Битву при Кадоре».
Художник проживет долгую, счастливую и насыщенную жизнь, получив славу величайшего колориста всех времен и прозвище «Тициан Божественный».
Рафаэль Санти: любимец богов
Слава, окружавшая Рафаэля при жизни, была феноменальна. Особого размаха она достигла, когда мастер стал папским живописцем. Под сводами ватиканских дворцов за ним, совсем еще молодым и грациозно-красивым, все время следовала по пятам свита восхищенных учеников. На улице к ним присоединялись простые итальянцы. Это было поклонение, чем-то сродни религиозному – всем хотелось хоть минуту побыть под сенью «дивного гения». К ореолу таланта добавлялось обаяние самой личности Рафаэля, всегда деликатного, любезного и – как ни удивительно в подобных обстоятельствах – скромного; его внешняя привлекательность лишь довершала дело. На толпу Рафаэль действовал магнетически. Люди были уверены: природа и Бог явили им в лице художника свое совершеннейшее творение.
Популярным способом восславить картины Рафаэля Санти стали сонеты. Как только «апостол гармонии» заканчивал новый шедевр, на дверь его дома или помещения, где произведение выставлялось, приколачивались листки с восторженными стихами, причем сочиняли их не только пылкие юноши, но и чуждые сантиментов, закаленные жизнью и политическими интригами мужи. Известный болонский художник Франческо Франча, который был намного старше Рафаэля, по-детски радовался, если тот дарил ему свой рисунок (рисовальщиком Рафаэль был великолепным, даже просто копировать его почиталось за счастье) и тоже однажды прислал в благодарность сонет. «Счастлив юноша, что так рано вознесся на подобную высоту, – констатировал Франча и риторически вопрошал: – Кто может предсказать, какого величия достигнет он в зрелости?..»