Артигаса по-прежнему больше всего беспокоило укрепление федерального союза провинций — объединение ресурсов в интересах общей обороны и сотрудничество для обеспечения «свободы всех и каждого», иначе говоря, осуществление его идей так называемой «большой революции». Зная, что сторонники Альвеара и португальцы готовят против него новые атаки, Артигас договорился с Рамиресом и Лолесом, и они, вновь объединившись, 1 февраля 1820 года разгромили централистские войска в Сепеде. Это была как бы компенсация за поражение при Такуарембо. Победители предложили Буэнос-Айресу изменить свою политику. Артигас же продолжал предпринимать меры для спасения Федеральной Лиги. В то же время, войдя в контакт с Сарратеа, Рамирес и Лопес от имени своих провинций договорились с Буэнос-Айресом. 23 февраля 1820 года в Пиларе было подписано соглашение. Его можно рассматривать как победу федерализма над ушедшей в прошлое реакционной формой диктаторского правления, оставшейся в наследство от испанского колониализма. В нем предусматривались такие важнейшие для самостоятельности провинций условия, как свободная навигация по рекам Парана и Уругвай и помощь войск Буэнос-Айреса силам Артигаса в его борьбе против португальцев. И все же в этом договоре не было истинного духа автономизма и программы Федеральной Лиги. Он скорее походил на список временных уступок, которыми Буэнос-Айрес хотел свести на нет дальнейшую борьбу Артигаса за социальные преобразования.
Копию этого договора Артигас получил, находясь в Мандисови. В нем полностью игнорировалось его участие и его роль в многолетней тяжелой борьбе за победу революции. Он снова берется за перо и пишет Рамиресу письмо, одно из последних в его жизни. Он анализирует содержание договора и заканчивает словами: «Получив этот удар, я, не колеблясь, решил попытаться спасти провинцию Энтре-Риос от вашего всесильного влияния, равно как и от диктаторских тенденций Буэнос-Айреса». Рамирес, предвидевший такую реакцию Артигаса, желая сорвать предполагавшееся нападение его на португальцев, задержал в Ла-Бахаде ружья, которые Артигас посылал в Корриентес.
И Рамирес и Лопес действовали только в своих личных интересах. Артигас уже не мог ждать от них никакой помощи. Поняв это, он написал в Санта-Фе, но ответа не получил. Молчание это показало ему, что он остался теперь в полном одиночестве. Его последние союзники отказались от него и хотят теперь любой ценой навсегда покончить лично с ним и с его системой.
Незадолго до поражения в Такуарембе Артигас написал своему старшему сыну Мануэлю письмо, в котором давал ему наставления относительно его собственной судьбы и судьбы своей семьи — Мельчоры и ее детей. Он писал это письмо, не зная, как в дальнейшем сложится его жизнь. Мануэль находился в Кегуае, где жила также и Мельчора. Земли своего имения Артигас оставлял им обоим. Двадцатилетнему Мануэлю, который уже был женат, он поручал заботиться о своей второй семье. «Я поручаю тебе, — писал Артигас, — особенно беречь моего младшего сына Сантъяго, к которому прошу относиться как к брату. Не допускай, чтобы он терпел нужду, помогай ему. Если Мельчора пожелает уехать в другое место, не разрешай ей ни при каких условиях брать с собой ребенка; ты знаешь, что я буду содержать ее, пока она будет здесь жить, и прошу тебя ей во всем помогать и не стеснять ее ни в чем. Она может распоряжаться всем, кроме судьбы Сантъяго, которого я поручаю тебе». Далее он давал распоряжения о том, как вести хозяйство, как поступить со скотом и повозками. Он велел также раздать кое-что нуждающимся.
Артигас вернулся в родную провинцию. Он снова остановился в Мандисови, где получил ответ от Мануэля, сообщавшего о том, как он выполнил его распоряжения.
В следующем своем письме, напоминающем завещание, Артигас снова повторяет свою последнюю волю: «Думаю, что на средства, посланные тебе ранее, и на те, что посылаю теперь, ты сможешь содержать свою семью, а также твоего младшего брата и четырех наших слуг — дядюшку Панчо, дядюшку Хорхе. Орнеро и Франсискильо, которых ты должен обеспечить всем необходимым, даже если для этого придется продать часть скота».
В Кегуае Мануэль и Мельчора, получившие эти письма, все же ждали свидания с Артигасом, чтобы окончательно решить дальнейшую свою судьбу.
А в Монтевидео влачила жалкое существование несчастная безумная Рафаэла Росалия. С ней жили ее мать и сын Хосе Мариа, которому уже минуло пятнадцать лет. Только изредка, через кого-нибудь из родственников, удавалось ему получить известия о своем отце, переживавшем самые критические часы своей жизни. Столь же печальное положение было и в старинном родовом имении Касупа, где в доме, построенном еще дедом Артигаса, доживал свой век восьмидесятишестилетний дон Мартин Хосе Артигас. За больным ухаживал его верный слуга. У старика не осталось никакого имущества, и он жил в полной нищете. А его сын, протектор и вождь Восточной провинции, многие годы отдавший революционной борьбе, так и не смог создать для отца возможность безбедно и достойно дожить последние годы.
В Мандисови к Артигасу приехала Мельчора с детьми, чтобы проститься с ним. Артигас объявил Мельчоре, что расстается с ней, быть может, навсегда. Он покидает поле борьбы и будет искать убежища, пока еще неизвестно где, быть может, даже в Парагвае. Сохранились свидетельства того, что Мельчора умоляла разрешить ей сопровождать его. Но Артигас был непреклонен, он хотел уехать один. Мельчора в отчаянии возвратилась в Кегуай оплакивать короткие счастливые месяцы жизни с Артигасом.
В первые дни апреля 1820 года Артигас уже был в Пурификасионе. Отсюда он написал в Кабильдо Корриентеса, сообщив о движении авангардных частей Рамиреса в направлении Консепсиона, куда он, со своей стороны, отрядил своего офицера, индейца из Мисионеса по имени Сити. В Пурификасионе он получил полное проклятий письмо от Рамиреса и ответил ему в последний раз.
Сити с отрядом в восемьсот солдат начал бой около Арройо-Гранде. Индеец сражался как зверь, одержал победу и жестоко разгромил и разграбил Консепсион; впоследствии Артигас сурово упрекал его за это. Покинув свой лагерь в Авалосе, Артигас переправился через реку Мокорета, которая отделяет Корриентес от Энтре-Риоса, и здесь соединился со своей конницей численностью почти три тысячи человек. Он предполагал было обосноваться в Консепсионе, но Рамирес, авангард которого был разбит Сити, перешел реку Уругвай, начав преследовать Артигаса. 13 июня произошла схватка двух вождей. В авангарде артигасовских войск был Латорре, жаждавший отомстить за поражение в Такуарембо. Первым начал сражение Рамирес, молниеносно бросившийся в атаку на приближающуюся колонну противника. Удар был настолько яростен, что часть войска Артигаса была рассеяна и отступила. Рамирес преследовал ее до берегов Монтиэля. Здесь, в густых зарослях, Артигас сумел восстановить свои силы и, перейдя в контрнаступление, нанес Рамиресу ответный удар.
Рамирес направился в Ла-Бахаду. Происходило нечто удивительное — войско Артигаса как будто вырастало из-под земли. Оно пополнилось почти двумя тысячами солдат. Рамирес, однако, тоже получил подкрепление — к нему присоединились триста пехотинцев под командованием Лусио Мансилья.
Артигас продолжал свой путь на север, по пятам преследуемый Рамиресом. «С Артигасом и его системой надо покончить!» — танов был его лозунг. Понимая безвыходность своего положения, Артигас пытался отступать как можно более организованно. Он обратился за помощью к жителям Корриентеса, но, боясь Рамиреса, они отказали ему в ней. Зная, что промедление может привести к усилению сил Артигаса, Рамирес не дает ему ни малейшей передышки и идет буквально по его следу. На берегу Уругвая, в Юкери, Артигас оставил Перу Кути, одного из индейских офицеров — воспитанников Андре-сито, и четыреста жителей Мисионеса. Когда подошли войска Рамиреса, начался ожесточенный бой. Перу Кути не удалось сдержать превосходящие силы врага, и он был разбит.
С небольшим войском Артигас двинулся дальше. В Мандисови он оставил еще одного своего офицера-индейца, Матиаса Абаку, ближайшего помощника Андресито. Узнав, что Рамирес приближается к городу, Матиас Абаку ночью покинул Мандисови. Рамирес галопом пронесся по городу и помчался дальше. Этот жестокий коренастый варвар, с геркулесовой силой и бешеным темпераментом рвался вперед и вперед; казалось, что он не остановится до тех пор, пока враг его еще держится на своем боевом коне.