– А как тебе вот это платье? – в очередной раз спрашивает мама, и я пожимаю плечами:
– Никак.
Все платья, которые она мне показывает, слишком консервативны. Все черные, классического покроя, и ни одно из них мне не идет.
– Я похожа на бесформенную бочку, – хмурясь, говорю я, а мама приглаживает мне волосы, ласково шепча:
– Милая, оно тебе так идет.
Я отхожу на шаг, и ее рука повисает в воздухе.
– Я выгляжу в нем как убитая горем вдова? Почему все черное?
– Есть еще в горошек с плиссированной юбкой, – сообщает она и показывает мне его.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Неужели я носила такие вещи? И если да, возможно ли, что с потерей памяти у меня полностью изменился вкус?
– Примерь, а я пойду проверю, как там твой отец, – неловко улыбаясь, говорит она и выходит из комнаты, а я в очередной раз тихо ругаюсь себе под нос, бросая взгляд на оставленное ею платье.
Марсель стоит в дверном проеме и грустно усмехается.
– В самом деле, она купила его в магазине «Модные бабушки», – шутит мой братишка, и уголки моих губ приподнимаются в улыбке.
– Марсель, нынче и бабушки такое не носят.
– Я бы на твоем месте открыл свой шкаф, у тебя наверняка остались наряды поярче и посовременней.
Я смотрю на себя в черном платье: длина его доходит до щиколотки, оно не подчеркивает моего тела, а напротив, висит мешком. Я кажусь себе такой унылой и некрасивой в нем.
– Я любила ярко одеваться?
Марсель кивает:
– Да, как тот еще попугай, но тебе на удивление шло.
Он направляется к моему шкафу и начинает перебирать вещи.
– Ты вообще пересматривала свое барахло?
Я качаю головой:
– Использую лишь то, что в комоде, а те вещи, что висят… не знаю, я еще не привыкла, что все в этой комнате мое.
Если честно, мне очень страшно смотреть на принадлежащие мне вещи и не узнавать ничего. Конечно, в глубине моего сердца таится любопытство, но страх пока что сильнее.
– Если честно, я бы посоветовал тебе остаться дома, однако понимаю, что у тебя нет выбора.
– Идти, конечно, никуда не хочется, но я справлюсь. Напугаю всех своим траурным видом, буду мило улыбаться людям, которые меня помнят, но которых не помню я. Если мне повезет, то услышу не одну историю из собственной жизни. А когда все наиграются, сольюсь со стенами и буду делать вид, будто меня не существует.
Марсель поворачивает голову и заглядывает мне в глаза.
– Обещаю, буду всегда рядом, не отойду от тебя ни на минуту.
– Спасибо, но это не изменит того факта, что все будут смотреть на меня с наигранной жалостью, спрашивать, как мое здоровье, и желать скорейшего выздоровления. Большинство из моих ровесников, которые будут присутствовать на вечере, я не переношу на каком-то интуитивном уровне. Может, ты в курсе, почему у меня вообще не было друзей?
– У тебя были друзья, но они… в общем, я не знаю, почему Прюн и ее компашка тебя не переносят, но поверь мне: ты классная, а значит, проблема в них.
– Ну спасибо, – фыркаю я, и Марсель мне подмигивает:
– Всегда пожалуйста.
– Я просто хочу сказать, что за жалостливыми взглядами скрывается самое настоящее злорадство. Я чувствую это. Мама утверждает, что мне все мерещится. Но, Марсель, я потеряла память, а не здравый смысл. А если плюс ко всему я припрусь в этом платье старой девы, то это станет лучшим днем в жизни той же Прюн.
– Да-а, мама всю жизнь мечтала напялить на тебя что-то такое, а еще волосы в косичку заплести. Не поддавайся.
Марсель достает фиолетовое платье в пайетках на тонких бретельках. Оно короткое и с открытой спиной.
– Если она скажет, что это неуместно, ответь: «Мы идем на благотворительную тусовку, а не на похороны». Ты всегда так делала. И у тебя где-то были фиолетовые блестящие полусапожки к этому платью.
Я беру у него из рук вешалку:
– Красивое.
– В прошлом году ты в шутку сказала, что это платье приносит тебе удачу.
– А может, это была не шутка?
– Ты не веришь в удачу, Адель, – серьезно отвечает братишка.
– А во что я верю, Марсель?