Этим же клинком я пронзила уже мертвое тело Канастира и потом очень сожалела об этом – и потому, что невольно запачкаю Артуса кровью этого червяка, и потому, что позволила взбесившейся кляче исполнить за меня мою клятву.
Я мерила комнату шагами и ждала, молясь, чтобы сапожник находился на пирушке: у меня не было никакого желания убивать ни в чем не повинного владельца комнаты. Молилась я и о том, чтобы и Корс Кант был на пиру – быть может, он напьется допьяна и даже окажется в объятиях Гвинифры в эту ночь! Ну.., вот этого мне и не очень, конечно, хотелось, но все же я молила Пресвятую Деву о том, чтобы он оставался внизу и не последовал наверх со своим господином, дабы усладить его слух песней, спетой наедине.
Луна ползла по небу, свеча догорала, воск миновал отметку за отметкой. Заметили ли мое отсутствие? Этот Мальчишка наверняка заметил. Быть может, он решил, что я до сих пор злюсь на него за его дурацкую храбрость на турнирном поле два дня тому назад… Целых два дня прошло, а он и не искал встречи со мной! Я сжала кулаки, искренне надеясь на то, что обязанности барда удержат Корса Канта в пиршественном зале.
Последняя ночь. Последняя! Завтра на заре мы должны собраться на турнирном поле пред светлые очи военачальника принца Ланселота, готовые выступить на Харлек, где попадем в плен, а кое-кто и вообще расстанется с жизнью. Даже если я останусь в живых после похода, другого шанса мне не представится, потому что после смерти Ланселота, Кея и Бедивира Артус уж точно окружит себя целым войском!
На самом деле я просто искала себе оправдания. Правда была в том, что я колебалась, словно пламя свечи. А ведь я ее уже дважды зажигала, потому что она гасла. Я знала: если сегодня ночью я не отберу жизнь у Dux Bellomm, мне останется одно: трусливо вернуться в Харлек – вернее, к тому, что останется от моего любимого города после того, как юты и саксы допьяна напьются кровью его жителей.
Окно моей комнаты, к счастью, выходило на триклиний, ближе к тому его концу, где зал лежал под открытым небом. Будь у меня не ноги, а лапки кузнечика, я бы могла прямо из своего окна скакнуть прямо на пир и даже тунику не помять. Поэтому мне хорошо были слышны доносившиеся с сатурналии шум и гомон. Почувствовав, что застолье близится к концу (а это значило, что Артус вскоре встанет и отправится почивать), я решила, что пора выходить.
Ни с того ни с сего я вдруг ощутила страшнейшее давление изнутри. Мне показалось, что мое тело должно разорваться, лопнуть, как надутый бычий пузырь! Я крепко обхватила себя руками. Давление ушло. Стиснув зубы, я отодвинула занавес на двери, миновала покои принцессы и вышла в коридор.
Там было пусто, никому не бросился в глаза мой странный вид – наверное, я напоминала женщину из Аравии. В серой тунике и штанах, в высоких сапогах, в перчатках, с мотком веревки, переброшенным через плечо, с лицом, обмотанным тряпкой, – ну, ни дать, ни взять, покойник перед погребением! Я решительно дошагала до лестницы и поднялась по ней на третий этаж.
Я на миг растерялась – а вдруг кто-то из законников окажется дома? Эти люди вслух изъявляли свое презрение ко всяческим увеселениям – ну совсем, как евнухи, которые охраняют гаремы, но редко посещают их. Я собралась с духом и быстро дошла до комнаты сапожника.
К счастью, сапожники – это вам не законники, а сапожник Аргуса уж точно закладывал за воротник на пиру у своего господина. Я подошла к окну, поднялась на подоконник.
Посмотрела вниз и затаила дыхание. Смотреть вниз ночью оказалось намного страшнее! Внизу лежала черная, непроницаемая бездна. Не отрывая глаз от лестницы, я перебралась на нее и быстро залезла на крышу.
Осторожно выглянула через парапет, дабы убедиться, что там никто не бродит, и меня не заметят. Честно говоря, не знаю, обрадовало меня или огорчило то, что двор был пуст. Находись во дворе хоть кто-нибудь, у меня появилась бы причина вернуться к себе в комнату. «Прости, отец, но его охраняют денно и нощно».
Тяжело, неохотно ступая по крыше, я дошла до того места, где, по моим расчетам, располагались покои Артуса. Я понимала, что каждый шаг приближал меня к гибели. Я обвязала одним концом веревки катапульту и перебросила веревку через край крыши.