Ланселот в последний раз одарил Корса Канта зловещей ухмылкой, встал и пошел вверх по лестнице – рыба в стальной чешуе, всплывавшая в струях водопада голубых стен.
Юноша сидел на ступеньке, зажав голову между коленями. Он был волен идти, куда пожелает, но страх, который нагнал на него Ланселот, не давал сдвинуться с места.
Но все-таки, какой же он, этот полубог Меровий? Корс Кант собрал в пучок свои длинные каштановые волосы, устроил себе из них подушку и улегся на спину на холодные ступени. Диковатая мелодия, пришедшая ему в голову во время пира, до сих пор звенела в ушах, словно близкий пчелиный рой, и тревожила мысли. Гвинифра, Ланселот, Артус, Бедивир – все соединились, сплавились в одно четырехголового великана, тянувшего лапищи к арфе и пытавшегося вырвать ее у судорожно сжимавшего свой инструмент барда.
Запахи жареного кабана и винные пары застилали лестницу, окрашивали стены, терзали язык. Эти восхитительные ароматы в конце концов подняли Корса Канта на ноги и потащили вниз по лестнице. Перед последним поворотом он все же остановился и посмотрел на представшее перед его глазами зрелище как бы со стороны.
В зале зажгли еще множество свечей, и они были подобны звездам на летнем небе. Пол вздымался и опадал живым ковром, сотканным из солдат, сенаторов, рыцарей и их дам. Люди из свиты Меровия были одеты в белые туники с красными крестами, и красные пятна крестов смотрелись слишком по-римски. Их светлые одежды выглядели полной противоположностью тускло-синим и тускло-зеленым, полубританским-полуримским одеяниям камланнских вельмож. Людей с Меровием прибыло всего-то четыре десятка, а казалось – целая когорта.
«Иисус и Пресвятая Дева Мария! – подумал бард. – Они, что же, скинули дорожную одежду и переоделись для пира прямо за воротами?»
Рабы опустились на колени, почтительно склонив головы перед человеком, который был римским губернатором и королем в одном лице. У Артуса двух титулов пока что не было.
Камланнские и сикамбрийские солдаты проходили строем друг против друга, и каждый протягивал руку, дабы коснуться командующего иноземного отряда – командующие стояли в противоположных концах зала, Меровий и Артус также стояли в разных концах зала, протягивая руки подходящим к ним воинам и касаясь макушек склоняемых перед ними голов (ну совсем, как римские священники, дарившие благословение). Золото и драгоценные камни окружали их, словно стекляшки в греческом калейдоскопе.
Вооруженные воины дружно вскричали, и Корс Кант зажал уши ладонями. Звуки смешались в его голове, от красок пестрело в глазах.
Как же они не похожи! У Меровия – длинные обвислые усы и черные волосы длиной с лошадиную гриву, кожа – темная, как дубовая кора, губы – алые, как вино… У Артуса щеки гладко выбриты, кожа белая, словно выбеленный пергамент, глаза – карие, как чай третьей заварки. Оба в белом – Меровий в штанах, расшитых золотой нитью, сапоги со шнуровкой из черной телячьей кожи. Артус в простой тоге римского губернатора и сандалиях.
Корс Кант издали наблюдал за церемонией, входить в зал он не решался. «Готовы ли они убить друг дружку не моргнув и глазом?» Он прислонился щекой к прохладной оштукатуренной стене и поймал на себе чей-то взгляд.
Странная сила заставила барда посмотреть вправо. На него, нахмурив брови, глядела королева Моргауза. Она одна не поднялась, чтобы приветствовать Меровия, а осталась лежать на боку, сжав в пальцах кубок.
Наконец она встала, царственная, как королева-мать, Арианрод, совсем недавно умершая. Дыхание у Корса Канта перехватило.., о, как она похожа на королеву-мать!
Моргаузу окружала свита женщин-воинов. Они смотрели на шумящих мужчин, словно волки на шакалов. Вообще-то считалось, что они охраняют заложницу, но на самом деле она набрала их самолично, и если они что и охраняли, так только ее личную безопасность.
Все вместе они спустились с возвышения и направились к лестнице. Солдаты уступали им дорогу, пятились, как туман от огня.
Моргауза, загадочно улыбаясь, поднималась по ступеням туда, где стоял Корс Кант. Ее красота завораживала. Сам не зная почему, он протянул ей навстречу руки.
Королева одернула плащ.
– Сладкая жертва от богини пекарей, – провозгласила она. Ткань скользнула по рукам барда – нежная и гладкая, словно паутина. А потом она ушла, оставив после себя аромат падуба и омелы.